Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

чтобы стать столицей Маньчжоу-го под названием Синьцзин, что означает Новая столица. Холодная японская урбанистика 1930-х годов все еще была очень заметна и составляла основу города. После оккупации Маньчжурии в 1931 году и создания в следующем году марионеточного государства Маньчжоу-го, признанного только Ватиканом, нацистско-фашистскими странами и их сторонниками, на новый трон был посажен бывший китайский император Пу И. К тому времени он был изгнан из Запретного города и принят как гость в японском представительстве в Тяньцзине, а Япония тем временем военным путем утвердилась в своей новой богатой колонии.

Даже в 1990-е годы, спустя более полувека после поражения Японии и насильственной китаизации, в городском ландшафте бывшей искусственной столицы доминировали могучие дворцы Синьцзина в чисто военно-японском стиле – неприступные и утопающие в зелени, с изогнутыми смоляными крышами. Старые министерства, разбросанные по центру города, были превращены в больницы, университетские корпуса, муниципальные здания. В огромных старых казармах Квантунской армии, где когда-то располагалось японское военное командование, теперь разместилась Народно-освободительная армия Китая. К старым японским заводам присоединились новые машиностроительные предприятия современного Чанчуня – слава и гордость города. Но теперь все это уже казалось устаревшим.

Ми Фэнцзюнь, энергичный мэр, только что вернувшийся с Восьмого всекитайского съезда народных представителей в Пекине, зашел ко мне в гостиницу, и мы вместе пообедали.

«Мы должны провести комплексную модернизацию, – с управленческим талантом заявил он, – наша цель – превратить Чанчунь в промышленный центр не только провинции Цзилинь, но и всего Дунбэя». С гордостью он рассказал об огромном автомобильном заводе «номер один», выпускающем как «отечественные» автомобили, так и собираемые в Китае Volkswagen и Audi.

Но этого было мало: он пояснил, что здесь производят лучшие мотоциклы и тракторы. Теперь необходимо осваивать более сложные технологии, чтобы успешно конкурировать с развитыми отраслями в других регионах Китая. В каждой речи, в каждом намеке на маньчжурский патриотизм, или, как говорят на безупречном китайском, dongbeide, неизменно всплывала идея Великой Маньчжурии.

Лихорадка послеяпонского неомодернизма охватила морозный Чанчунь. По широким городским улицам сновали большие автомобили, преимущественно импортированные из Германии и Японии. Современные двухэтажные автобусы давно стали привычным явлением, и нигде больше я не видел их в таком количестве. Только в Гонконге можно было встретить столько же мобильных телефонов, как здесь.

Мэр с оптимизмом смотрел в будущее: он передал мне досье с 92 проектами. Это были планы создания совместных промышленных предприятий для привлечения иностранного капитала и передовых технологий: «Город Последнего Императора определил для себя важную роль – быть в авангарде экономики и культуры. Именно поэтому мы организуем первую международную киноярмарку, которая должна стать такой же значимой, как Венецианский кинофестиваль». Молодой капиталист Ян Бяо согласно кивнул, его глаза сверкнули. Он пообещал мэру построить первый в городе большой пятизвездочный отель и упомянул, что уже приобрел участок площадью 14 000 квадратных метров в самом центре.

Скоро бульдозеры сровняют с землей целый ветхий китайский квартал. Мэр слушал с восхищением. К огромным японским особнякам 1930–1940-х годов вскоре добавится это тридцатитрехэтажное здание со встроенными торговыми центрами и роскошными бутиками.

Я поинтересовался, в чем именно заключается работа Ян Бяо. Он сухо ответил: «Заставлять других работать». В его жесткой управленческой манере было что-то японское.

Дворец последнего императора оказался удручающе маленьким. Японцы построили его почти на окраине города, словно нарочно выставив напоказ в унизительном положении. Он напоминал тюрьму, скрытую от посторонних глаз за толстыми стенами с массивными железными воротами и охраняемую часовыми. Войдя внутрь, я первым делом посетил павильон с вывеской «От императора до простого гражданина». Там были выставлены фотографии и документы, повествующие о горестной жизни Пу И.

Миновав небольшой дворик, я вошел в двухэтажное здание – его личную резиденцию. Это был почти безымянный коттедж 1930-х годов в стиле «города-сада»: деревянная лестница, старые металлические радиаторы, тесные комнатки, обставленные скромной мебелью и увешанные тяжелыми желтыми портьерами. Здесь находились кровать, на которой он спал в одиночестве, библиотека и небольшой кабинет, где он принимал японского командующего Квантунской армией – оба были увековечены в двух восковых статуях. Далее следовали покои несчастной императрицы Ван Ронг, окончившей свои дни в безумии. Вот и она, восковая фигура в розовой тунике, возлежит на диване, затягиваясь опиумом, поднесенным ей коленопреклоненным слугой. Люстры в стиле модерн источали желтый, могильный свет. Мы шли по красной ковровой дорожке, предварительно надев пластиковые бахилы. На выходе два охранника жестом попросили нас сложить их в деревянный ящик.

По соседству с коттеджем располагался императорский дворец – квадратное строение с желтыми черепичными крышами. Внутри находился тронный зал, дошедший до наших дней, где регент принимал немногочисленных гостей и своих японских приспешников. Бросилась в глаза одна деталь: окна были зарешечены, словно в тюремной камере. Ощущение заточения усиливали тишина в комнатах, спертый воздух, тусклый свет, падающий на скудные пожитки последнего трагического императора, «перевоспитанного» китайцами после восьми лет заключения по обвинению в «военных преступлениях».

Хуньчунь – будущее на берегу Тихого океана

Двадцать часов на поезде отделяли столицу провинции Цзилинь, расположенную в самом сердце Маньчжурии, от Хуньчуня – океанского порта, который китайцы планировали возвести на границе с российскими территориями у Тихого океана. Или всего час на самолете, но взлетно-посадочная полоса аэропорта была закрыта на ремонт, а в те дни из-за сильных ветров полеты и вовсе отменили.

Этот стратегический клин между Маньчжурией, Северной Кореей и российской Сибирью, в прошлом служивший ареной ожесточенных столкновений, предстояло превратить в одну из ключевых экономических баз Дальнего Востока. Правительство Цзилиня настояло, чанчуньские предприниматели поддались, северокорейцы, страдающие от глубокого экономического и политического кризиса, дали свое согласие, а южнокорейцы и японцы спешно принесли сюда свои капиталы.

Об этом никто не знал, никто еще не ступал сюда ногой: но в пространстве между Тумэнем и Хуньчунем, доходящем до Тихого океана вдоль параноидальной границы с Северной Кореей, простирающейся до самого океана, Китай готовил свой стратегический ход. Хуньчунь, небольшой пограничный городок на берегу реки Тумэнь, разделяющей Маньчжурию и Корею, должен был обрести важное значение.

Россия уже уступила Китаю права на железнодорожный проход к океану. В сделке участвовали китайцы, японцы и южнокорейцы, и даже правительство Пхеньяна, находящееся под покровительством Пекина, должно было извлечь выгоду. Тумэнь-Хуньчунь уже появился на картах мировой экономики, став передовым постом, открывающим Северную Корею для рыночной экономики.

С 1950-х годов красная республика, наглухо закрытая от любого капиталистического влияния, выживала благодаря Китаю. На восьми пограничных переходах между двумя странами кипела бурная торговля: корейские сельскохозяйственные продукты обменивались на китайские потребительские