Общественное животное: введение в социальную психологию - Эллиот Аронсон

шла об агрессии, а другой половине группы такую возможность не предоставили. Существовала еще и контрольная группа студентов, которых вообще не обижали. Результаты Фешбаха показывают, что сразу же после этих событий те, кому дали возможность написать воображаемую историю «про агрессию», были несколько менее агрессивны, чем те, у кого такая возможность отсутствовала. Следует также отметить, что обе группы обиженных студентов были значительно более агрессивны, чем студенты из контрольной группы. Следовательно, польза от фантазии оказалась небольшой: она не намного уменьшила агрессивную энергию.

То, что это действительно так, продемонстрировал и эксперимент Джека Хокансона и Мередит Бёрджесс{327}: когда экспериментатор спровоцировал испытуемых на агрессивное поведение, то участие в воображаемых агрессивных действиях по отношению к экспериментатору снизило их возбуждение куда меньше, чем акты прямой агрессии в отношении обидчика.

А теперь давайте ближе познакомимся с результатами исследования актов прямой агрессии и зададимся вопросом: снижают ли прямые агрессивные выпады потребность в последующей агрессии? Хотя полученные свидетельства нельзя считать окончательными, все же в подавляющем большинстве экспериментов на эту тему подтверждений снижения потребности в агрессии обнаружить не удалось{328}. Фактически, на сегодняшний день наиболее распространенным является вывод, который похож на вывод, полученный в описанном выше исследовании поведения хоккейных болельщиков: совершение агрессивных действий только увеличивает предрасположенность к будущей агрессии.

Например, в эксперименте Расселла Джина и его сотрудников{329} каждый из студентов-испытуемых находился в паре с другим студентом, который в действительности являлся сообщником экспериментаторов. Для начала «подставной» вызывал гнев испытуемого: в ходе обмена мнениями по различным вопросам испытуемый получал удар током в том случае, когда «подставной» был несогласен с его точкой зрения. Далее, в процессе якобы исследования «влияния наказания на процесс обучения» испытуемый играл роль учителя, а «подставной» — ученика. При выполнении учеником первого задания от некоторых испытуемых требовали награждать «подставного» ударами тока всякий раз, когда тот ошибался; других же испытуемых просили просто записывать ошибки. При выполнении учеником следующего задания всем испытуемым была предоставлена возможность применять удары током. Если бы имели место эффекты катарсиса, можно было бы ожидать от испытуемых, уже наказывавших «подставного» током, что во второй раз их наказания будут более редкими и менее интенсивными. Однако этого не произошло; в действительности, во второй попытке испытуемые, уже применявшие удары током, выказывали большую агрессию по сравнению с теми, кто просто записывал ошибки.

Указанный феномен можно наблюдать и вне стен лаборатории. Так, в ходе систематических наблюдений за реальными событиями была обнаружена та же тенденция, когда вербальная агрессия выступала как средство, облегчающее последующие атаки. В рамках этого «естественного эксперимента» нескольким только что уволенным техникам дали возможность вербально выразить свое враждебное отношение к бывшим начальникам; позже, когда техников попросили описать бывшего начальника, то те из них, кто уже имел возможность высказаться, дали более уничижительные характеристики по сравнению с теми, кто не смог ранее выразить свои чувства{330}.

Подводя черту, можно резюмировать: большинство полученных до сих пор свидетельств не подтверждают гипотезу катарсиса. Идея катарсиса не столь плоха, но верна она лишь частично. Когда кто-то вызывает наш гнев, разрядка враждебности по отношению к данному человеку, действительно, может улучшить наше настроение, но она не уменьшит самой враждебности.

Что же мешает подтверждению гипотезы катарсиса? Дело в том, что у людей агрессия зависит не только от испытываемого ими напряжения — что они чувствуют — но и от того, что они думают.

Поставьте себя на место испытуемых в предыдущих экспериментах. После того как вы в первый раз ударили током другого человека или высказали все, что думали в отношении бывшего начальника, становится гораздо легче сделать это и во второй раз. Первый совершенный акт агрессии может привести к ослаблению механизма торможения, препятствующего совершению последующих аналогичных поступков; таким образом, агрессия как бы обретает легитимность, что облегчает осуществление подобных действий. Более того, — и это ключевой момент в исследовании данной проблемы — есть указания на то, что совершение акта неприкрытой агрессии против другого человека изменяет и чувства нападающего в отношении жертвы, а именно, увеличивает его отрицательные чувства и, следовательно, повышает вероятность совершения будущих агрессивных действий в отношении нее.

Отчего так происходит? Как мы видели в предыдущей главе, когда один человек наносит вред другому, это запускает в движение когнитивные процессы, направленные на оправдание акта жестокости. Иными словами, когда мы причиняем кому-то вред, то испытываем когнитивный диссонанс: когниция «я обидел Сэма» вступает в диссонанс с когницией «я — человек порядочный, хороший, разумный». Хороший способ уменьшения диссонанса — это каким-то образом убедить себя в том, что нанесение вреда Сэму не является непорядочным, неразумным и дурным поступком. Добиться этой цели я могу, с одной стороны, закрыв глаза на достоинства Сэма, а с другой — всячески выпячивая его недостатки, убеждая себя, что Сэм — ужасный человек, вполне заслуживший то, что он получил. Это в особенности верно для тех случаев, когда целью моей агрессии является ни в чем неповинная жертва.

Так, в экспериментах Дэвида Гласса, а также Кита Дэвиса и Эдварда Джонса{331}, которые мы обсуждали в предыдущей главе, испытуемый наносил вред (психологический или физический) невинному человеку, не сделавшему обидчику ничего плохого. После этого испытуемые начали умалять достоинства жертвы, убеждая себя, что этот человек был не столь уж хорош и, следовательно, заслужил то, что получил. Да, верно, такая тактика привела к уменьшению диссонанса, но одновременно с этим она создала предпосылки для последующей агрессии: стоило вам умалить достоинства какого-либо человека — и вы значительно облегчили себе задачу дальнейшего нанесения ему вреда.

Но что произойдет, если ваша жертва не столь невинна? Если она действительно сделала что-то, что вызвало ваш гнев, и, следовательно, вполне заслуживает ответных мер с вашей стороны? Вот тут-то ситуация и усложняется, становясь от этого еще интереснее. Один из нескольких экспериментов, проведенных с целью изучения данного вопроса, послужил основой для блестящей защиты докторской диссертации Майклом Каном{332}.

В его эксперименте лаборант, снимая физиологические показатели у студентов, позволял себе несколько отрицательных замечаний в их адрес. В одних экспериментальных условиях испытуемым было позволено излить свою враждебность — выразить все, что они думали по поводу оскорбившего их лаборанта, его начальству. Внешне все выглядело так, как будто в результате их акции лаборанту грозили серьезные неприятности, возможно, даже потеря работы. В других условиях студенты были лишены возможности каким-либо образом выразить свою агрессию по отношению к тому, кто вызвал их гнев.

Что на сей счет предсказывает теория