Исследование сновидений в состоянии ясного сознания - Фредерик ван Эден

оказался на другой планете, и хотя моё сознание ещё не было вполне ясным, я, всё же, мог задействовать внимание. Так, я помню, как я взглянул на небо и, увидя синий цвет, сразу же пришёл к выводу: «а, в этой атмосфере также есть кислород», потому что синий цвет нашей атмосфере придаёт кислород[12]. Я продолжал идти и ландшафт неоднократно менялся. Здешние обитатели были чрезвычайно симпатичны и дружески ко мне расположены. Их языка или слов я не запомнил, но у меня с ними было душевное понимание. Затем я увидел деревья и холмы, или что-то, что напоминало их, и я впадал в восторг. «О, моя земля! — воскликнул я, — это напоминает мою землю!» и меня залили эмоции, потому что это напомнило мне о моей любимой земле. Затем я заметил, что всё как-то отличалось от земных вещей и, в то же время, напоминало их. «Точно так, как Америка напоминает Европу и, всё же, отличается от неё», — подумал я в своём сновидении.

После этого я вошёл в пустынную и незаселённую часть, и вдалеке я увидел горы, горная цепь поднималась из моря, сверкающая и крутая, но такая впечатляющая и ужасная, что по мне пробежала нервная дрожь. Горная цепь простиралась всё дальше и дальше — у меня закружилась голова, и всё время моё взгляд пробегал по кромке бледно-розовых скал. Подо мной, слева, располагалась огромная пропасть. Я видел всё с особой чёткостью и остротой. Мой ум был ясен всё это время, и я был полностью сознателен; устрашающая глубина вызвала во мне головокружение.

Вслед за этим, я увидел в этой глуши два странных существа. Это были человеческие существа, не бесы. Один был синевато-серого цвета, подобно глине, другой-коричнево-красный, подобно обожжённой земле. Они тяжело трудились, и в моём уме проскочила мысль, что эти двое были пролетариями, которые в этом краю поддерживают роскошь людей, которых я только что видел. Они были заняты возле огня, и я спросил их что-то о пище или дровах, как мне помниться. Улыбаясь, они объяснили: «Этого здесь не хватает». Затем, я указал назад, в ту сторону, где я оставил людей, живущих в достатке: «Там-то этого хватает» — был их ответ. На этом они рассмеялись, симулируя безразличие, и намекая, я уже не помню как, что они этому не завидуют, что эти вещи не важны, что так должно быть. Я проснулся, пытаясь понять смысл этого сновидения, который я никак не мог уловить, и даже сейчас, не рискну объяснить его полностью.

Всё, чему учит нас восприятие во время сна, требует в точности столько же научного мышления и сравнения, столько же критического анализа и отбора, сколько требуется и для упорядочивания нашего бодрствующего восприятия. Не может быть другого истинного откровения, чем откровение творческого искусства и науки, установленного всеми и для всех. Что может означать личное откровение, которое зависит от восприимчивости одного индивидуума, и может быть подтверждено лишь несколькими словами и, через внушение, навязано невосприимчивым людям? Не было бы это подобно тому, как если бы Божество вверило апостолам работу по обращению тысяч людей, где Он сам нашёл только одного — апостола — восприимчивого к убеждению? Может ли такое откровение, распространяемое навязыванием и под давлением, авторитетом и раболепием, быть чем-либо иным, чем преходящей иллюзией, и мимолётным обманом?

Поэтому, изучение нематериального не оторвало меня от дневного мира, но заставило меня работать в нём с ещё большим рвением и удовлетворением, потому что я научился смотреть на этот мир, как на наше реальное поле труда, где подготавливаются богатства, которые будет учтены на высшем плане видения.

Сновидения дают нам лишь слабые подсказки; работа должна быть сделана в этой жизни.

Но мои сновидения также показали мне, что одиночество и уединение никогда не могут привести к высшей радости и чистому блаженству. Какими бы несказанно счастливыми ни были мгновенья встречи с моей невестой из сновидений, их, тем не менее, превосходили те, в которых всеобщая радость, огромный и потусторонний энтузиазм одновременно наполнял многих существ — счастливых человеческих существ — уносимых со мною и моей возлюбленной на волне лучезарного, радостного блаженства.

Со мною часто случались такие сновидения, и они были самыми прекрасными из всех. Я не знаю, были ли они предвестниками будущего, или рассветом уже существующей реальности — но я мог видеть бесчисленные толпы энтузиастов, процессии жизнерадостных людей, шагающие в один ритм, с ликованием под звуки труб. И мы двое, моя возлюбленная и я, были частью всего этого, мы принадлежали этому; и нами овладевало чувство жизнерадостности и безграничного доверия ко всем, поднимая нас в прекрасное и радостное настроение, но не отвлекая нас от нашей взаимной симпатии, а преображая и усиливая её.

Этим мне было указано на истины, только особым символичным образом, как я это понял из повторных опытов. Так, однажды я увидел в своём сновидении множество людей, строящих большой дом и прокладывающих дорогу, и они делали это с радостью. И не было никого, кто бы командовал ими, давал распоряжения, или указывал на что-то.

Невероятная живость, с какой продвигалась работа, была обусловлена тем фактом, что каждый из строителей, вплоть до самого меньшего, знал и понимал всю работу, и поэтому не нуждался ни в малейшем управлении.

Я понимал эти намёки лучше и лучше, и всё яснее и яснее я осознавал, что сдерживало человека на его дороге вверх; восходящие лучи чистого всеобщего блаженства сияли для меня всё ярче, пробиваясь из хаоса нашей запутанной личной и общественной жизни. Но всё мучительнее я чувствовал свою беспомощность осуществить действенную реформу.

*

Чем старше я становился, чем ближе я приближался к тому времени, когда возраст сделает меня беспомощным, тем сильнее становилось напряжение. Я чувствовал, что мне предстоит умереть, так по-настоящему и не жив. Я не боялся смерти, но быть обречённым на смерть, не открыв мою истинную жизнь, такая перспектива была для меня совершенно невыносимой.

Я продолжал жить, поддерживаемый только моими сновидными ночами, но мне казалось, что они подталкивали, подгоняли меня к чему-то большему — к действию, к восстанию. Но они случались всё реже, и я испытывал большие трудности с достижением осознанности, и мне всё реже удавалось увидеть Эмму в моих сновидениях.

Часто это была лишь отчаянная борьба по прокладке своего пути сквозь какие-то помещения, чердаки и коридоры.

Я не мог больше видеть незамутнённое синее небо, я не мог больше достигать столь желанного всплеска радости, я не мог больше молиться от всего