Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов

Если со временем из уцелевших остатков, как из семян снова вырастет известное число людей, то непременно они, подобно прочим живым существам, станут собираться вместе, — так и должно быть, ибо присущая отдельному существу слабость побуждает их собираться в однородную толпу, — один из людей будет превосходить прочих телесною силою и душевною отвагою. Он-то и будет вождем и владыкой. То же самое наблюдается и у всех неразумных животных: мы замечаем, что и у них, у быков, например, кабанов, петухов, наиболее сильные непременно бывают вожаками. Вот почему порядок этот надлежит признавать непререкаемым делом самой природы. Таковым следует представлять себе и первоначальное существование людей, именно: наподобие животных они собирались вместе и покорялись наиболее отважным и мощным из своей среды; меру власти этих последних составляла сила, а самое управление может быть названо единовластием (монархией).

(Полибий, VI, 5:6–9)

Полибий, разумеется, далеко не Фрейд и уж тем более не Лев Толстой. Если бы Полибий расширил поле зрения, то заметил бы, что уже у некоторых копытных если вожак чем и превосходит свое стадо, то силой отнюдь не физической. Да и не смекалкой тоже, и не опытом, и не здоровьем. В особенности это заметно у обезьян и у людей (Наполеон, Гитлер, Сталин и т. п.).

Но сердцу не прикажешь: действительно, люди прислушиваются не к разуму, поэтому очевидно, что Полибий выбирал себе философию и примеры из природы по тем же подсознательным критериям, что и любовника.

Однако главное Полибий заметить смог: в начале была толпа, и толпа была у вожака, и вожак для нее был бог.

Далее, в трактовке «внешника» Полибия, эрудированного в исторических событиях обильной государствами Греции, происходило следующее (Полибий, VI, 4:1–9).

Благородный монарх — царь над городом-государством — в процессе властвования превращался в свою нравственную противоположность — тирана с соответствующими приемами правления. Измученные прихотями и несправедливостями самодура лучшие люди подвластного тирану города стараются его свергнуть. Силу может одолеть только, по Полибию, еще большая сила. Тирана свергают и начинают править нравственно наиблагороднейшие люди общества, несколько человек — аристократия. Истинная аристократия управляется на выборной основе, выбираются только справедливейшие и разумнейшие люди (VI, 4:3). Но уже во втором поколении, по наблюдениям Полибия, благородная аристократия вырождается в свою противоположность — олигархию. Это тоже власть нескольких людей, но правит этими людьми порок: снедающая жадность («внутренники»? — А. М.) и (или? — А. М.) страсть к насилию («внешники»? — А. М.).

В государстве торжествуют безобразия, граждане (демос) в конце концов якобы не выдерживают глумления над собой и свергают нескольких во имя всеобщего самоуправления — наступает демократия. Ее отличие от охлократии — по Полибию — заключается в том, что все-все толпящиеся на рыночной площади движимы стремлением к справедливости и действуют бескорыстно и бесстрастно.

По Полибию, демократия в охлократию все-таки вырождается, и притом быстро, стадо же без вожака не может, появляются демагоги, среди них побеждает сильнейший, и — вот оно! — опять монархия! Начинается новый исторический цикл смены типов государственного устройства.

Последняя мысль у Полибия особенно «сильна»: гнусная толпа выбирает над собой царствовать наиблагороднейшего — ни дать ни взять толпа евреев, науськанная бесами, пытающаяся хитростью поставить Христа-Истину царем-администратором (Иоан. 6:15) — а затем Его распявшая.

Но, Полибий, — а с тобой, Страбон сказал, спорить почетно, — это все чушь: авторитарная или плутократическая власть чужда не только Христу, но и вообще всякому минимально мудрому человеку. Монархии, так уж чтобы монархии, бывают только в сказках для народа, иерархия — всегда тирания, да и демократия — всегда охлократия. Что же касается привлекательной видимости с голосованиями, выражаясь по-современному, имиджа, — так то правила игры, вранье для усиления кайфа толпы… Так что, брат-историк, стоило бы тебе разобраться с твоей системой ценностей, отказаться от любовников, найти себе женщину, а лучше — половинку, и все станет на свои места и в политике, и во многом другом…

Но, оставаясь рабом множества суеверий, Полибий, тем не менее, совершенно верно подметил, что внешняя форма управления есть проявление того, что происходит с совокупностью людей как целым, — разве только не произнес он слово «стая».

Полибий был также абсолютно прав, сказав, что всякая демократия (в те времена, похоже, «внешническая») непременно вырождается в тиранию.

Или иначе: тирании должна предшествовать демократия!

Или иначе: всемирной иерархии с явным вождем должна предшествовать развитая всемирная демократия!

Предшествовать должна именно демократия, а не совокупность мелких тираний-царств.

Апофеоз демократии — это когда исполнитель повинуется даже без вербальных приказов. В новое время не кто-нибудь, а именно демократ Наполеон, величайший гипнотизер своего времени, выдвинул лозунг, что каждый солдат должен действовать самостоятельно, не дожидаясь приказов. Такое поведение во время наступления более эффективно — как минимум, нет нужды прибегать к системе письменных приказов, весьма медлительной. Занятная самостоятельность, тем более если вспомнить, что даже орудийные батареи в присутствии молчащего Наполеона палили в унисон — сотни удаленных друг от друга орудий!