Мальчики, вы звери - Оксана Тимофеева

Анализ Человека-волка – самый длительный во врачебной практике Фрейда. Он продолжался до 1914 года – Фрейд тогда решил, что пациент выздоровел, однако болезнь вернулась, и Панкеев возобновил психоаналитические сеансы. Фрейд был не единственным его лечащим врачом: и до, и после него Панкеев проходил терапию у других докторов, в том числе у знаменитых психиатров Владимира Бехтерева в Санкт-Петербурге, Теодора Циена в Берлине, Эмиля Крепелина в Мюнхене, а также психоаналитиков, в частности Рут Мак Брюнсвик. Хотя психоанализ так и не привел Панкеева к выздоровлению в привычном смысле слова, он прожил долгую жизнь и умер в возрасте девяноста двух лет, оставив после себя выдающиеся мемуары и коллекцию рисунков[136].

С точки зрения современной позитивистской психиатрии лечение, проводимое Фрейдом, было неправильным: прежде, чем вести беседы, следовало стабилизировать психическое состояние Панкеева при помощи медикаментов[137]. Однако сам Человек-волк предпочитал психоанализ – вероятно, находя в нем больший интеллектуальный и духовный вызов. Возможно, как творческой личности, ему было просто интереснее работать с Фрейдом, и эта работа была не столько лечением, сколько неочевидным способом отрефлексировать свой опыт и предпринять опасное путешествие в глубины собственной души в компании опытного гида. Для Фрейда, в свою очередь, эта работа послужила источником важнейших психоаналитических открытий.

Двух мальчиков-зверей Фрейда, Человека-крысу и Человека-волка, объединяет то, что в обоих случаях Фрейд диагностирует невроз навязчивых состояний – расстройство, язык которого, по его словам, «можно назвать всего лишь диалектом языка истерии»[138]. Если маленький Ганс страдал от тревожной истерии, а Человек-крыса – от невроза навязчивости, то в Человеке-волке, по мысли Фрейда, сходятся оба диагноза. Само его прозвище отсылает к фобии, которая развилась у него в раннем детстве по отношению к волкам. Будучи ребенком, Панкеев боялся и других животных – бабочек, жуков и гусениц, в то же время проявляя жестокость по отношению к ним:

На картинке в одной их детской книжке был изображен волк, стоящий на задних лапах в угрожающей позе. При виде этой картинки он всегда громко кричал от страха, ему чудилось, что волк сейчас схватит его и съест. А сестра нарочно подстраивала все так, чтобы ему постоянно попадалась на глаза эта картинка, и потешалась, глядя на то, как он пугается. В то время он боялся и других животных, вне зависимости от их размеров… Тем не менее он вспоминал, как в этом же возрасте мучил жуков и разрезáл на куски гусениц; не менее жуткими тварями казались ему лошади. Когда при нем били лошадь, он начинал кричать, и однажды из-за этого его пришлось увести из цирка. Временами ему самому нравилось бить лошадей[139].

Еще до того, как возникли эти симптомы, родители заметили, что у него резко изменился характер: ребенок, который поначалу был «необычайно нежным, послушным и тихим», вдруг стал «капризным, раздражительным, вспыльчивым»[140]. Такую перемену объяснили появлением новой гувернантки-англичанки вместо старой необразованной няни из деревни, к которой мальчик был нежно привязан (в русских дворянских семьях няни часто были к детям намного ближе, чем матери). Гувернантка оказалась женщиной вздорной и к тому же прикладывалась к бутылке. Ее отослали, но характер ребенка лучше не стал.

Еще одна черта характера Человека-волка, которой в истории его болезни уделено большое внимание, – это набожность: «По его словам, долгое время он был очень набожным ребенком. Перед сном он обязательно подолгу молился и без конца осенял себя крестным знаменьем. По вечерам он пристрастился обходить комнату и, взбираясь на кресло, благоговейно целовать развешанные по стенам образа»[141]. И если боязнь животных парадоксальным образом дополнялась жестокостью по отношению к ним, то набожность сочеталась с приступами богохульства, в которых он повторял приходящие ему на ум странные фразы типа «Бог – свинья» или «Бог – помет», а также с суевериями и навязчивыми ритуалами.

Так, всякий раз, когда он видел кого-то, к кому испытывал жалость – нищих, стариков или калек, – он должен был шумно выдохнуть, чтобы самому не стать таким же, словно существовал риск заразиться их несчастьем, как инфекцией, воздушным путем. «Дыхание» и «дух» – однокоренные слова: Панкеев как бы вдыхает Святой Дух и выдыхает злых духов – таково значение ритуала, который он начал практиковать в шесть лет, после того как навестил своего отца в санатории. Отец в тот момент был в тяжелой депрессии и выглядел несчастным и больным, поэтому в дальнейшем «все калеки, нищие и убогие, при виде которых он невольно делал выдох, олицетворяли для него отца»[142]. В то же время, как отмечает Фрейд, ритуал выдоха свидетельствует и о мощной идентификации с отцом: мальчик словно пытается выдохнуть из себя отца, которым заразился, как болезнью, или которым стал одержим, как бесом.

Еще одна значимая фигура в ряду бессознательных идентификаций Человека-волка – это его сестра. В ее образе ритуал выдоха и странное словосочетание «Бог – свинья» опосредуются и соединяются посредством библейской истории об изгнании бесов: «Когда ему рассказали о том, что Иисус однажды вселил бесов в свиней, после чего они ринулись с кручи в море, он сразу подумал, что как-то раз и его сестра в малолетстве, еще не на его памяти, поскользнулась на каменистой дорожке в тамошнем порту и скатилась с обрыва на берег. Так значит, она тоже была злым духом и свиньей»[143].

В памяти пациента смешивается хронология событий: он представляет одновременным то, что в действительности следовало друг за другом. В частности, анализ приводит Фрейда к выводу, что чрезмерные религиозность и суеверие как симптомы невроза навязчивости приходят на смену более ранней тревожной истерии с ее боязнью животных, а не сопутствуют ей. Маленький Человек-волк начинает с фобии, от которой впоследствии избавляется, но ценой за это избавление становится приобретение нового заболевания. От фобии животных он спасается одержимостью Богом. Этот новый период наступает, когда мать и няня знакомят его с христианством и читают ему вслух Библию.

По версии Фрейда, мальчик не просто переживает религиозное обращение, но переходит от одной системы верований к другой – от тотемизма, в центре которого находятся животные, почитаемые как боги или духи предков, к христианскому монотеизму. Если выражаться точнее, это переход даже не между религиями, но между душевными состояниями, которые, с точки зрения Фрейда, этим религиям соответствуют. В обоих случаях мы имеем дело с определенной конфигурацией машины маскулинности, которая в теории Фрейда предстает как эдипов комплекс. В центре ее фигура отца, выступающего то под видом тотемного животного – страшного волка, то в образе Бога-Отца, который обрекает своего сына, Христа, на страдания и смерть на кресте: «В период фобии, связанной с волком, он