Теория притягательности - Дэвис Джим

Если ответ удовлетворяет и радует вас, когда вам приходится потрудиться, чтобы найти его, то тот же самый ответ может показаться вам куда менее интересным, когда вам сразу предоставляют его.

Факт заключается в том, что мы скорее верим в те идеи, которые легко запоминаются, чем в те, которые доступно изложены. Вы хуже запомните и меньше поверите в информацию, изложенную в тексте, который совершенно не заставляет задумываться.

Хорошо, но почему эти эффекты проявляются в отношении постмодернизма и некоторых гуманитарных наук, но не в отношении точных наук? В точных науках результаты вашей деятельности более объективны. В каком-то смысле данные говорят сами за себя – чего нет в искусстве и гуманитарных науках. Вы можете быть плохим писателем, но если у вас есть реальные научные открытия, то они скажут за себя сами, и вашу статью опубликуют. В литературе дело обстоит совсем не так. Если о научных данных речи нет, тогда по каким критериям должны судить о ваших литературных достоинствах критики? Вот тогда-то и выходят на первый план сложность композиции и прочие вещи.

Вы можете возразить, что научные тексты тоже чрезвычайно сложны для понимания. Достаточно открыть научный журнал по биологии или физике, чтобы убедиться в том, что неспециалисту ни за что не разобраться в опубликованных там статьях. В чем же разница? Может быть, и постмодернистскую литературу можно уподобить научной с той точки зрения, что она насыщена жаргонными словами и ориентирована на экспертов?

Не так быстро. Да, научный текст определенно насыщен профессиональным жаргоном. Вот пример из статьи по биологии: «RPA стимулирует активность хеликазы BLM, а также активность двойной структуры Холлидея в комплексе BLM-топоизомеразы III». Что все это означает, понятия не имею. Главное в научной статье – чтобы читатели-эксперты истолковали прочитанное совершенно однозначно. В постмодернистском искусстве и литературе авторы создают свои произведения так, чтобы они допускали множество возможных истолкований – даже со стороны специалистов в этой области.

Можно ли сказать, что труды Иммануила Канта исследованы и проанализированы до конца? Философ, которому я задал этот вопрос, только посмеялся. Труды Канта, славящиеся тем, что чрезвычайно трудны для понимания, представляют собой бездонный кладезь всевозможных интерпретаций. Это меня поразило, потому что о великих произведениях искусства говорят то же: чем дольше эксперты изучают некоторые картины, тем больше открытий совершают. Это указывает на то, что непонятное наукообразное письмо само по себе является формой искусства (или напоминает таковое) и сродни скорее поэзии, чем истинно научной литературе. Чтобы в этом разобраться, нам надо понять, какую роль в нашей любви к поэзии играет стремление к оправданию интеллектуальных усилий.

В юности я не питал большой любви к поэзии. Но, поступив в Карлтонский университет, записался в литературный кружок, собиравшийся вечерами по понедельникам.

Мы читали свои произведения вслух и обменивались мнениями. Я писал короткие рассказы, но большинство в кружке составляли поэты. И над их стихами мне пришлось немало поломать голову.

И произошло чудо. Мне стали нравиться стихи. Только потрудившись над осознанием их смысла, я понял, что же в них особенного. И по сей день моими самыми любимыми остаются стихи, написанные студентами Карлтонского университета, потому что только над ними я по-настоящему задумался.

Эту идею можно проверить. Если мы любим отыскивать в стихах смысл, тогда нам должно больше нравиться воспринимать их зрительно, а не на слух. Я готов утверждать, что если людям нравится слушать стихи, то их привлекает не глубинный смысл произведения, а такие его характеристики, как размер, рифма и буквальный смысл слов.

Аналог этого эффекта можно найти в сфере искусственного интеллекта, а конкретнее в сфере разработки компьютерных программ, способных создавать литературные произведения и произведения искусства. В этой области было сделано важное открытие: чем больше труда приходится приложить зрителям, чтобы по достоинству оценить произведения определенного жанра, тем легче искусственному интеллекту работать в этом жанре, создавая вещи, которые понравятся людям. Например, компьютерные программы способны составлять интересные хоку, но они все еще не способны сочинять интересные романы или хотя бы романы, имеющие хоть какой-то смысл.

Поэзию можно считать противоположностью ясному письму. Есть поэтические школы, приверженцы которых намеренно используют туманные, непонятные речевые образы. Исследования показывают, что одно и то же стихотворение может иметь множество совершенно разных истолкований, которые зачастую базируются на индивидуальных ассоциациях между словами и личными переживаниями. Однако, в отличие от аналитической философии, в поэзии это приветствуется. Ведь мы ценим поэзию, в частности, потому, что хотим оправдать приложенные интеллектуальные усилия.

Самое поразительное – то, насколько схожа наша оценка поэзии с истолкованием религиозных текстов и мифов.

Во многих религиях люди с младых ногтей приучаются слушать проповеди и выполнять обряды. Как пишет Харви Уайтхауз, «осознание того, что ты столько лет носил эту ношу, выполняя все обряды и соблюдая строгую дисциплину, вызывает нежелание отречься от всего этого или терпимо относиться к тем, кто отрекается». Мы продолжаем по инерции верить в то, чему посвятили столько времени и сил; это оправдание усилий в чистом виде.

Но оправдание интеллектуальных усилий тоже помогает объяснить – хотя бы отчасти – такую притягательность религий.

Кто-то возразит, что религиозные тексты следует понимать метафорически, а не буквально. Как пишет мифолог Джозеф Кэмпбелл, читать мифы (религиозные или иные) как прозу, а не как поэзию – большая ошибка.

Метафоры могут нести в себе колоссальную смысловую нагрузку. Например, Макбет называет жизнь «короткой свечой». Метафоры позволяют нам несколькими словами сказать о многом.

Схожим образом можно взглянуть и на религиозные писания. В них есть и буквальный смысл, и метафорический, и в обоих сокрыта истина. Как следует интерпретировать рай: как определенное место или как состояние бытия, которого можно достичь, творя добро на протяжении всей жизни? При буквальной интерпретации текстов – к чему стремятся некоторые фундаменталисты – не нужно вчитываться в текст так тщательно, как при метафорическом подходе. В этом смысле оправдание интеллектуальных усилий должно оказывать более сильное воздействие на метафорическое толкование, нежели на буквальное.

Не будем забывать, что людям лучше запоминаются те идеи, к которым они пришли сами. Когда человек воспринимает какую-то идею, она ассоциируется с другими вещами в памяти и с тем контекстом, в котором она была услышана или прочитана. Эти ассоциации помогают нам извлечь идею из хранилища памяти в будущем. Например, если зеленая собака говорит вам о том, что мороженое отравлено, это поможет вам вспоминать о том, что мороженое отравлено, каждый раз, когда вы думаете о зеленой собаке. Чем больше ассоциаций имеет идея, тем легче она вспоминается, потому что существует больше вариантов ее извлечения. Один из способов создать как можно больше ассоциаций – всестороннее исследование идеи. Вы думаете о ней, о том, как она связана с вашей жизнью и с другими идеями, и тем самым создаете множество связей. И если идея родилась в вашей голове, у нее наверняка больше ассоциаций, чем если ее просто сообщили вам как данность.