Народная история психоанализа - Флоран Габаррон-Гарсия

третий процесс – в 1974 году. Организуется сопротивление, приобретающее некоторый размах. Слышны призывы проявить солидарность с осужденными. На психоаналитическом коллоквиуме 1975 года в Милане, тема которого – сексуальность и политика[370], на призыв отвечают две тысячи подписантов. В следующем месяце Сартр, Бовуар, Базалья, Фуко, Купер, Кастель, Жанти, Гваттари и многие другие известные деятели подписывают коммюнике с протестом против подавления СКП[371]. Также это становится поводом резюмировать деятельность коллектива, его теоретических разработок и клинических успехов, о которых рассказывает близкий к клинике Ла Борд журнал Recherches: «За время существования СКП терапевтическая работа добилась немалого прогресса, за полтора года лечение смогли пройти пятьсот больных, а потом было принято еще пятьсот. Это стало возможным благодаря преодолению традиционного разделения между больными и лечащим персоналом (включая врачей) и созданию места для новых форм терапии, в которых индивиды исследовались коллективно ⟨…⟩. В качестве отправной точки группа принимала проблемы своего наиболее слабого члена и планировала свои действия в зависимости от его потребностей»[372].

Гейдельбергский коллектив, предлагая теоретизировать свою собственную практику, не собирался выступить в роли авангарда. СКП было ясно, что многофокусный экспансионизм может осуществиться где угодно. Поскольку пролетариат оставался детерминированным болезнью, то, лишь превратив ее в оружие, он мог стать поистине революционным.

Заключение. Именем чего является Эрнест Джонс?

К другому психоанализу

Какие критические выводы, значимые для современного психоаналитика, можно сделать из этой (слишком) краткой истории? Еще в конце 1980-х Рассел Джекоби отмечал, что американский психоанализ поражен не чем иным, как вытеснением – «современный [американский] психоанализ не в состоянии смириться с существованием вполне законных направлений: левых фрейдистов, психоаналитиков-марксистов, политических психоаналитиков»[373], которые, однако, и являются основными героями истории психоанализа. Приходится констатировать, что та же ситуация, а может быть и хуже, с современным психоанализом во Франции… Абстрагируя свою практику от конкретной социально-исторической ситуации и ее теоретических и клинических следствий, современный психоанализ оставляет в тени ключевые эпизоды истории своей дисциплины, которым мы попытались вернуть их значение.

Мы выяснили, что определение психоанализа как психоанализа аполитичного, нейтрального, индифферентного и пессимистического повлекло определенные следствия. Даже если не брать клинических задач, была уничтожена сама возможность политического прочтения его истории. В этом плане особенно последовательным оказался психоанализм 1980-х годов, с одинаковым презрением относившийся не только к Истории и ее революционным этапам, но и к истории самой нашей дисциплины, которая, видимо, вызывала у него еще большую ярость.

Следовательно, критика психоанализма должна считаться неразрывно связанной с проектом народной истории психоанализа потому именно, что он ее всегда отрицал. Написать эту прогрессивную историю – значит в то же время раскрыть овеществление дисциплинарной истории, благодаря которой психоанализм на самом деле и сохранялся. Критика психоанализма 1980-х позволяет в конечном счете выработать безусловно позитивную для психоанализа точку зрения и восстановить связи с его революционной традицией. И не сама ли История пытается до нас достучаться и потребовать свои права? Что бы там ни говорили, Фрейд, возможно, не был бы удивлен психоаналитическим движением 1968 года, тогда как, a contrario, именно защита «индифферентизма» в анализе – вот что должно отныне стать для нас вопросом и вызывать подозрения.

Как мы выяснили, тезис о предположительном «индифферентизме» Фрейда в действительности был сконструирован на основе тех положений, которые вложены в его уста Эрнестом Джонсом, и это немаловажно, если знаешь о роли Джонса в истории движения. И не только потому, что позиция самого Фрейда не может к ним сводиться, но также потому, что этот подход замалчивает проект политики «социальной справедливости», которую аналитики отстаивали на некоторых из наиболее плодотворных этапов истории психоанализа. Джонс – тот, кто «приспособил» психоанализ к нацистскому режиму, и именно он активно участвовал в увольнении и изгнании наиболее ангажированных психоаналитиков, а также евреев. Этот темный период истории психоанализа и превращение «берлинской поликлиники» в «Институт Геринга» остаются малоизвестными, да и положение Джонса в поле психоанализа редко ставится под вопрос. Один из возможных путей преодоления этой ситуации был, впрочем, указан статьей Элизабет Брейнин и Исидоры Каминер[374], полагающими, что отрицание этого смутного периода оказало не выявленное до сих пор воздействие на аналитические институты и на самих психоаналитиков в их клинической практике. Поэтому небесполезно перечитать историю нашей дисциплины, двигаясь против повествования, защищаемого определенными психоаналитическими кругами, господствующими во Франции. И вместо того чтобы привычно указывать на гипотетические заскоки Райха, совершенные им в это время, следовало бы окончательно прояснить бесчинства Джонса, который предстает здесь в гораздо менее выгодном свете, чем обычно. Неслучайно то, что общепринятая догма столь часто выдвигает на первый план исключение Райха из МПА в 1933 году. В действительности, она делает это совсем не по тем причинам, которые приводит сама. Вильгельм Райх был исключен вовсе не из-за теоретических расхождений, не потому что увлекся политикой, и даже не потому что, как кое-кто готов утверждать, сошел с ума. Легенда об исключении Райха за его «личные заскоки» позволяет скрыть практически полную политическую слепоту МПА и ее нового руководства, которую Райх разоблачал. Дело в том, что присоединение Немецкого психоаналитического общества к новым институтам нацистской партии опиралось именно что на аргумент о нейтралитете психоанализа, причем в тот самый момент, когда евреев и коммунистов прогнали из психоаналитического института. Вскоре психоанализ сам поучаствует в собственном исключении, в рамках Института Геринга.

Вот урок, о котором сегодня стоило бы подумать защитникам «нейтралитета психоанализа» и ненавистникам Райха, – «спасение психоанализа» силами Джонса, председателя МПА, в действительности ускорило его падение на самое дно Третьего рейха. Их аргументы, хотят они того или нет, остаются неразрывно связанными с этим историческим периодом компромиссов и с этой структурой аргументации, определяемой исключительно софизмами. Тем же, кто в современных аналитических кругах всё еще желает «спасти психоанализ», эта синтагма не может не раскрыть своей темной стороны, поддерживаемой пагубной политической линией Джонса, одобренной в 1930-е годы и Фрейдом.

Наконец, нужно сказать пару слов о пессимизме, который часто служит для общей характеристики творчества Фрейда, выступая ориентиром в чтении его работ и скрывая из виду тот период, когда Фрейд поддерживал коммунистическое начинание и относился к политическому будущему с оптимизмом, выступая за создание народной клиники как элемента политического пространства. И неслучайно то, что биография Фрейда, написанная Джонсом, остается важным источником для многих современных французских аналитиков – вполне может оказаться, что французский неопсихоанализ является джонсианским. Триумф «мелких комбинаций» Джонса, проведенных для написания (и переписывания) истории психоаналитического движения, сковал эпистемологическую возможность признать практическую ангажированность, которая питала множество