Сексуальные отношения. Деконструкция Фрейда - Жан-Люк Нанси

Доступа к наслаждению нет уже потому, что само наслаждение и есть доступ: именно это делает наслаждение хрупким и болезненным, легко приводя к имеющему серьезные последствия кризису, когда полу не удается в нем сориентироваться – а растеряться, потерпеть неудачу в становлении собой и выходе за собственные пределы, то есть оказаться не на высоте собственной задачи.

Здесь же нельзя не отметить, что отношения, понятые как разбиение на зоны, то есть как формирование тела отношений (тела как места смысла отношений), начинаются раньше и идут гораздо дальше полового акта как такового. Фрейд сам говорит, что удовольствие идет поначалу от зрения, слуха, и т д. Присмотревшись, мы обнаружим, что потенциально сексуальные отношения имеют место абсолютно везде, где возникают отношения как таковые. Везде, иными словами, где происходит нечто такое, что можно назвать актуализацией бесконечности двух или более конечных реальностей, когда реальности эти обращаются друг к другу, открывают друг для друга интимность своей бесконечности. Нельзя, возможно, определить наслаждение и отношение лучше, нежели как интимность бесконечного, Или бесконечность интимного.

Но тогда то, что имеет место в интимных отношениях, не является взаимоотношением двух интимностей, которые заранее были бы с той и другой стороны налицо (как если бы могла существовать какая-то интимность, как говорится, помимо меня, то есть помимо другого): интимность, напротив, заключена в самих отношениях. Но и интимность, в свою очередь, нужно понимать в соответствии с собственной ее природой, а по природе своей это превосходная степень: intimus есть не что иное, как intus в превосходной степени, то есть наивнутренейший. Это нечто настолько внутреннее, что ничего более внутреннего, глубокого, уже нет.

Но глубина, о которой идет речь, бездонна, безосновна: если бы это основание было, или если бы она была на чем-то основана, то она (или оно) ни в какие отношения не могли бы вступить: ибо основа прочно укореняет бытие в его собственной субстанции. Интимное же всегда лежит глубже самой глубокой основы (именно поэтому оно, в частности, соприкасается с экстимным, как его называл Лакан – происходит его, так сказать, экстимизация). С другой стороны, однако, интимное всегда остается водоразделом между собой и другим. Именно это доказывает «интимный дневник» – но какое письмо не является, в той или иной мере, таким дневником?

Жан-Люк Нанси (1940 – 2021).

Нанси окончил философский факультет Парижского университета. Автор более двадцати книг и множества статей, посвященных Гегелю, Декарту, Канту, Лакану, а также самым разнообразным темам и сюжетам: от немецкого романтизма до коммунизма, нацистского мифа и новейших течений современного искусства, включая техно-музыку и видео-арт.

Одна из основных идей Нанси: жить вместе – это знать себя, чтобы существовать в общении с другими без идентификации и без слияния. «Между нами ничего нет» – фраза, которая лучше всего передает нашу близость и наше взаимное отчуждение.

Если в наслаждении нет ничего невозможного, то именно потому, что существует интимное, то есть нечто такое, что вечно уклоняется от любой попытки что бы то ни было ему (ей) приписать. Невозможность наслаждения означает, что приходит оно лишь постольку, поскольку не кристаллизуется в «обладание» и поскольку цель его состоит в нем самом как деятельности. Но оно приходит-таки, более того: оно только это и делает. В этом смысле, разницы между потенцией и действием наслаждение не знает: оно действенно именно как потенция, и потенция эта (не надо путать ее с так называемой «сексуальной потенцией») и есть возможность невозможного – потенция столь же активная, сколь и пассивная.

Наслаждение наслаждается самим собой – это возможно только тогда, когда наслаждается не один (одна) и между ними налицо отличие, различие, отношения. Сказав «наслаждение наслаждается самим собой», мы подразумеваем тем самым, что оно является по отношению к себе другим, и потому «возможно» оно не в том смысле, что может придти, а может и не придти, а в том, что содержит в себе – и высвобождает – потенцию невозможного. Различие полов здесь – это сама интимность, и потому так трудно бывает распределить ее по ролям.

* * *

Когда в свои права вступает интимное, речь в первую очередь идет не о том, что мы обычно зовем «сексом» (то, что мы имеем в виду, относится, скорее, к разряду «эмоций, или «мыслей», но может с тем же успехом быть «жестом», «выражением», или «присутствием»). Сексуальное, наоборот, оказывается на поверку чем-то таким, что открывает некое новое, по отношению как к вещам, так и к значениям, измерение: измерение смысла, или смыслового чутья: функционирующие в нем знаки производят не значения, а наслаждение-желание. Такими знаками являются, например, жесты, прикосновения, призывы (вспомните хотя бы, отвлекшись от его вульгарности, об английском выражении сексапилъностъ). Здесь налицо именно призыв, о котором нельзя точно сказать, представляет ли он собой требование, приказ, предписание, или просьбу. Он может даже оказаться выражен взглядом (прислушиванием, прикосновением), направленным на что-то такое, что человеческому миру не принадлежит (животному, веществу, предмету): это последнее если и не наделяется при этом полом, то получает, по крайней мере, сексуальную окраску.

Но с тем же успехом это может быть и призыв в никуда, акт высказывания без содержания, что и составляет буквальный смысл латинского adoralio, обожание. (Обожание может быть тайным и безмолвным, оставаясь секретом даже для самого обожателя – в любом случае, ни о каком «отыгрывании» его не может идти речи. Об этом прекрасно знает Евангелие, уличающее в греховности и того, кто всего лишь «пожелал женщину в сердце своем». Вместо того, чтобы пускаться по этому поводу в рассуждения о христианском чувстве вины, стоит поразмыслить о бесконечной перспективе, которая открывается здесь для желания – не так уж далекой, возможно, от той, что открывает перед ним платоново учение о любви-эросе.)

Противопоставление любви желанию, какую бы форму оно ни приняло, рискует остаться в рамках августиновского антагонизма между cupidiras и caritas – антагонизма, являющегося одним из краеугольных камней христианского учения. Противопоставление природы – как начала ненасытного аппетита – благодати – как начала неистощимой жертвенности – становится возможно тогда, когда человек и мир рассматриваются как бесконечные. Это отличает его от Платонова противопоставления телесной и душевной любви, так как это последнее оставляет возможность перехода от одного регистра к другому открытым, представляя его как переход от одного вида форм (по определению своему не бесконечных) к другому – сам процесс перехода является здесь бесконечным, но этапы его сохраняют конечность и определенность. Христианская же бесконечность расщепляется на дурную бесконечность отсутствующего объекта и благую бесконечность…