Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни

эмоциональным компасом, я ей доверяла, так как она указывала мне, как поступать. С мамой мне не приходилось волноваться о чувствах или их отсутствии, о том, как отличить хороший поступок от плохого. Но, когда она злилась, я будто оставалась одна. А в моем случае одиночество таило в себе угрозу.

Мама снова вздохнула и обвязала ниткой следующий корж.

— В общем, запомни: нельзя заходить в дом к Пателям, когда их там нет. Даже если не собираешься ничего брать.

Я кивнула и решила не признаваться, сколько раз уже залезала к ним в дом, когда мама оставляла нас с няней Ли. Поскольку правило было новое, я рассудила, что на прошлые преступления оно не распространяется.

Мама, кажется, хотела что-то добавить, но раздались папины шаги на лестнице — и она отвлеклась. Мы услышали звуки открывающихся и закрывающихся шкафов на кухне; потом дверь в столовую распахнулась, и появился он.

— Вы не видели мой портфель? — спросил он, прошел мимо нас и стал искать в гостиной.

Он шмыгал носом. «Неужели простудился?» — подумала я. Я надеялась, что с ним все в порядке: вечером мы договорились пойти на каток.

После того как мне запретили «Блонди», у меня появилась новая одержимость: фильм «Ледяные замки» про слепую фигуристку. Я тренировалась с завязанными глазами в носках на паркете, но мне хотелось попробовать выполнить трюки на настоящем катке, а если папа заболеет, мой план не сработает.

— Он наверху, в кабинете, — бросила мама. — Но зачем он тебе? Ужин почти готов, сегодня суббота. Мы идем на каток. — Она, кажется, нервничала.

Отец взглянул на нее и закрыл лицо руками.

— Ох, дорогая, я совсем забыл! — воскликнул он и подошел к ней. — Брюс звонил. Мне надо бежать в студию.

Мой отец был восходящей звездой музыкальной индустрии, часы работы у него были ненормированные и не как у всех.

Он взглянул на меня:

— Прости, детка. Мы можем сходить в другой раз? — И он повернулся к маме.

Та молча выглянула в окно. Я решила, что она отреагировала странно, но папа, кажется, ничего не заметил. Он направился к двери, бросив через плечо:

— На следующей неделе сходим, обещаю!

Некоторое время мама сидела неподвижно, потом встала и пошла на кухню. Наполовину готовый торт остался на столе. Я направилась за ней, не зная, что делать. На кухне она встала у раковины и уставилась в одну точку. Вечернее солнце проникало в комнату сквозь раздвижные стеклянные двери. Много лет спустя мать призналась, что ненавидит это время дня и эта ненависть началась в Сан-Франциско. Но я никогда не разделяла ее неприязнь. Наступление сумерек всегда казалось мне волшебным временем, прелюдией темноты. Я прекрасно помню, какой красивой в тот день была мама, как свет отражался от кухонных поверхностей и отбрасывал блики на ее лицо. Я подошла к ней и обняла. Я не знала, что сказать.

Так продолжалось некоторое время. Отец почти никогда не приходил домой раньше полуночи, и наше с ним общение сводилось к короткому поцелую перед школой и редким вылазкам в выходные. Впрочем, мне было все равно. Я даже радовалась: мне нравилось быть с мамой и сестрой.

Сестру я любила. Я знала, что некоторые родители волнуются, что сестры будут ревновать и соперничать, но это было не про нас с Харлоу. Мне никогда не нравилось быть в центре внимания. А после рождения сестры та стала перетягивать часть внимания на себя. Харлоу тоже любила похулиганить и стала моей сообщницей. Любое наше взаимодействие, как правило, начиналось (и до сих пор начинается) с одностороннего нарушения правил. Харлоу протягивала мне чашку; я швыряла ее в лестничный колодец. Харлоу забиралась в ванну и велела подать ей флакончик с пеной; я выливала все содержимое флакончика в воду и включала джакузи. И всякий раз мы хохотали до упаду. Мама была от нас в восторге. Но папе не всегда нравился сумасбродный смех Харлоу.

— Что делаете? — спросил он однажды, зайдя в мою комнату без предупреждения. Обычно он любил с нами играть, но в последнее время его, кажется, интересовало лишь одно — сон; все время, когда он был дома (а это бывало нечасто), он хотел только спать.

Папа проводил все больше времени на работе, и через некоторое время мама впала в депрессию. Бывало, она плакала из-за сущих мелочей. Или злилась и огрызалась на нас, а почему, я не понимала. Я испытывала тревогу и растерянность и впервые в жизни не могла полагаться на маму, заменитель моего внутреннего компаса. Она уже несколько недель не пекла торт, и подходящего момента для разговора о моих делах не находилось. Под «делами» я имела в виду, например, воровство.

Я воровала в школе рюкзаки. Они мне были не нужны, обычно я их возвращала. Это было не воровство даже, а компульсивная потребность, помогавшая избавиться от напряжения. Я видела рюкзак, валявшийся без присмотра, и брала его. Мне было все равно, чей он, почему его оставили, главное было взять. Так я избавлялась от напряжения и получала выброс адреналина, противодействующий апатии. Впрочем, через некоторое время метод перестал помогать. Сколько бы рюкзаков я ни украла, приятного чувства избавления больше не возникало. Я ничего не чувствовала и заметила, что эта пустота усиливала потребность совершать что-то плохое.

В точности как в тот день, когда мы с Сид виделись в последний раз. Мы стояли на тротуаре и ждали, когда нас отвезут в школу. Сид начала меня донимать. Она хотела прийти к нам на ночевку, а ее не пускали.

— Это все из-за тебя, — пожаловалась она. — Если бы ты тогда над нами не пошутила, мы могли бы приходить к вам играть! Вечно ты всё портишь.

— Прости, — сказала я, хотя совсем не чувствовала себя виноватой. Я была рада, что ей запретили к нам приходить. У меня разболелась голова. Напряжение разрасталось, но, что бы я ни делала, у меня не получалось от него избавиться. Я не понимала своих чувств, испытывала стресс и смятение. Казалось, будто я схожу с ума, и хотелось лишь одного: чтобы меня оставили в покое.

Вдруг Сид пнула мой рюкзак, стоявший у меня под ногами, — и все мои учебники высыпались.

— Знаешь что, — выпалила она, — мне все равно. Ненавижу твой дом и тебя.

Это была бессмысленная истерика: она уже много раз устраивала нечто подобное, чтобы привлечь мое внимание. Но она выбрала неподходящий день для конфликта. Глядя на нее, я вдруг поняла, что больше вообще не хочу ее видеть. Я