Огневица и дракон - Марианна Красовская

Огневица и дракон

Глава 1

Семеро по лавкам

Жара стояла несусветная. Дикие травы, что выросли мне до пояса, начали желтеть и шуршать как-то тревожно.

— Ежели сухая гроза будет, то сгорит и поле, и лес, — с тревогой сказал дед, с сомнением косясь на меня. Я спрятала глаза. — А следом и вся деревня.

Отец пожал плечами. Он вообще был крайне немногословен. Зато мать тут же заголосила:

— Что ж ты, дедко Егор, тьму из омута тянешь? Языком-то не болтай, слово-то сильнее дела порой!

— Ну вот и молчи, Серафима, не лезь в мужские разговоры!

— А что не лезь, что не лезь? Вижу я, как ты на Янинку мою смотришь! Подумаешь, девка лес спалила! То один раз и было, по первости. Теперь-то она себя в руках держит.

Я мучительно покраснела и сжалась, желая провалиться сквозь землю.

— Янинка твоя — слёзы наши! И неча тут оправдывать ее. Вчера лес, завтра поле, а потом что? Весь Южный Окрай сожжет?

— Так твоя же кровь дурная, дедко! У вас в роду то ведьмы, то огневицы испокон веков нарождались! Мать-то у тебя знахаркой была, я все помню.

— Тьфу на тебя, виздопряха, чтоб ты облысела! Вот уж у кого язык как метла пыль поднимает!

— За собой бы следил, старый! А то нашёл, кого виноватить, развёл грязюку! Нет бы косить выйти…

— А ну тихо! — рыкнул отец, и все замолчали.

Грозно поглядел на меня, потом на братьев моих.

— Серафима, как со старшим разговариваешь? Стыдно. А ты, отец, и в самом деле позабыл, что в Янинке наша кровь нечистая. Моя в том вина, что дочь порченная уродилась, не жены моей.

— Вина твоя в том, что ты ее в колодце не утопил, когда узнал, что девка-то — огневица!

— Так дочь моя, не щенок какой! Да уж и взрослая была совсем, десять годков. Сам бы смог дитя своё жизни лишить?

— Смог бы, — твёрдо ответил дед. — Дело-то нехитрое. В колодец не можешь — так в лес завести да к дубу привязать. Дальше волки всю работу сделают.

Мать покраснела и открыла было рот, но под тяжёлым взглядом отца смолчала.

— Нынче ведьм не убивают, а отвозят в стольный град. А кто убьёт, так тому голову рубят.

— Да кто узнает-то? Одной девкой больше, одной меньше…

— Не о том думаешь, отец. Доставай косы, завтра на рассвете выходим в поле.

— Раненько ещё, — попытался возразить старший мой брат Евсей. — Не было указа царского.

— В Китеже дожди всю седмицу стояли, а у нас с прошлой луны ни капли не упало. Не скосим теперь — сгорит.

— Так царь…

— Царь там, трава здесь. Молчи и иди за косой.

— Понял, — надулся Евсей.

Я улыбнулась про себя. Евсею шестнадцать, он у нас старший сын, батюшкина гордость. Выросло дитятко, уже усы бреет, вот и думает, что лучше отца знает. Ему одному слово поперёк прощается, а он и рад. Не понимает, что у кого язык длиннее, тому руками больше делать придётся.

Сейчас бы косы дед правил. А Евсей своими руками работу лишнюю набрал.

— Машка, Демьян, Янина — в поле со мной идёте. Евсей и отец тоже. Вшестером управимся за три дня.

— Янинку бы дома оставить, — осторожно попросила мать. — Поле-то сухое. Пусть обед готовит да за малыми смотрит. А я ужо вместо неё косить пойду.

— Вздор, — буркнул отец. — Сухое и сухое, она взрослая уже. Под небом не обернётся. А малого грудью кормить она не сможет уж точно.

Мы с матерью переглянулись тревожно. Знали: обернуться я могла. Помимо того, самого первого случая в лесу, я оборачивалась трижды. Всегда дома, от страха или от злости. Отца, деда и братьев при этом не было, а Машка знала и молчала. Ей это было выгодно.

Замуж меня никто не возьмёт, я порченная. На всю жизнь в отцовском доме останусь. А это значит, что Машке можно не волноваться и спокойно ждать жениха. А ещё — если в роду есть ведьма, то пока она жива, проклятье на ней одной лежать будет. Она этот камень на плечах до смерти носит.

Я обернулась птицей-огневицей ровно через семь лет после смерти прабабки Евдокии, и с тех пор знала: судьба моя сладкой не будет.

Ведунья, та, что зверей понимает, или знахарка, в травах да зельях сведущая, — это ещё ничего, не страшно. Так хоть и боятся, да чтут. Ежели не злить их, то пользы больше, чем вреда.

А вот птица-огневица — горе горькое. Раньше таких как я сразу убивали. Оно и понятно: оборотится девка жар-птицей, да полетит над лесом. А там сразу и пожар, и звери-птицы гибнут, и поля выгорают, да и деревни бывало. В общем, лежать бы мне в колодце со сломанной шеей, если б отец настрого не запретил меня трогать. То ли царский указ тому был виной, то ли и в самом деле любил меня, но дед хоть и злился, хоть и норовил меня обидеть при любом случае, но не смел ничего поделать.

Впрочем, и в Китеж меня не отправили, ибо лишние руки в хозяйстве не лишние. Правильно отец говорил: царь далеко, а поле — вот оно.

Семья у нас большая, справная. Дед, отец, мать да семеро по лавкам. Старшая сестрица Авдотья уже замужем и своих деток нянчит. Я, стало быть, вторая. Потом Гришка — он в Китеж подался в цареву дружину. Когда к нам в Макеевку прибыл гонец за новыми рекрутами, Гришку первого и взяли: сильный да красивый. А братец и рад — не любил он поле да лес, тесно ему в деревне было.

Другое дело Евсей. Этот спит и видит, как отцовское дело продолжит, коней разводить будет. Кони у отца справные.

Потом Машка, ей двенадцать. Скоро женихи вокруг дома хороводы водить будут. Красивая она, темнобровая, румяная, с глазами яркими.

После Машки Степка, младший, последний. Это мы все так думали, пока мать на старости лет не затежелела. Вот уж кого не ждали, так это ещё одного младенца! Оттого и назвали братишку Нежданом.

Семеро — хорошее число, ладное, благословенное.