Завтра наступит вчера - Татьяна Лунина

в Лондон, то ли в Вену — в общем, какие-то зажопинские выселки, извини». Иван ищет на это место толкового редактора и порядочного человека. Но это еще не все. Есть задумка: создать новый оригинальный цикл («Хочет выбить под это дело час эфирного времени»), а главреду будет нужен ведущий, желательно красивый и обаятельный, умница, способный удержать «у ящика» и бабулек-пенсионерок, и прослойку, и гегемона. Актера или диктора брать не хочется. Егорычеву кажется, что гораздо интереснее это может сделать редактор, который знает материал как свои пять пальцев. Сразу сделать редактора ведущим, естественно, никто не позволит, но есть надежда, что через какое-то время удастся переломить тупое упрямство чинуш из Комитета. Дело это новое, интересное, и главный уверен в успехе. А сейчас он думает одним выстрелом убить двух зайцев: заиметь сильного редактора и в его же лице получить в будущем хорошего ведущего. Словом, для реализации этой идеи нужен некто «X», соратник и единомышленник, желательно женщина, потому как самые «продвинутые» телеманы — мужики.

— Шерше ля фам, так сказать, — подытожил Гаранин. — И такого человека у него нет. А у меня есть. Ты ведь, кажется, в студенческом театре лицедействовала?

— А вы откуда знаете? — изумилась Лариса.

— Значит, не должна бояться камеры, — не ответил Гаранин. — Ну, как тебе моя торговля? Хороший я купец?

Лариса не знала, что ответить. Это было как гром среди ясного неба, как снег в июле, как вши в санатории ЦК КПСС.

— Иван Васильич, вы не шутите?

— Нет.

Она помолчала, собираясь с мыслями, разбежавшимися в разные стороны, точно ночные тараканы при свете.

— А мне можно подумать? — осторожно спросила. — Это просто так неожиданно.

— Думай, — великодушно разрешил Гаранин. — Три дня, не больше. Через три дня мы должны дать ответ. Сама понимаешь, такие места на дороге не валяются. Кстати, чтобы у тебя был основательнее выбор… Не хотел говорить прежде времени, думал, сюрприз будет. Но ты должна знать не только то, что находишь, но и что теряешь. В этом месяце у нас будут кое-какие передвижки и я собирался перевести тебя на старшего редактора, а лет через пяток сделать своим замом. Чтобы со спокойной душой уйти на пенсию. Это — раз! И за соседним столом в твоей комнате со следующей недели будет трудиться Василиса Поволоцкая. Это — два! — И он хитро улыбнулся, наслаждаясь ее изумлением. — Знаешь такую?

Бестия Гаранин откровенно лукавил: он прекрасно знал о дружбе с Вассой и искушал Ларису на всю катушку. Куда там библейскому змию с его паршивеньким яблочком!

— Вот такие дела! Я все сказал. Решать тебе. Слыхала поговорку: лучше воробей в руках, чем петух на кровле? Так вот, я — за петухов. Я больше уважаю тех, кто стремится судьбу за загривок ухватить и оседлать, а не плестись под ее хвостом. Из-под хвоста сама знаешь, что выпадает. А в том, что сумеешь переплюнуть всех этих грымз — творцов, я не сомневаюсь. И что станешь хорошей ведущей — тоже. Иначе бы не рекомендовал. Все! А теперь иди и думай. У тебя целых семьдесят два часа. — И Гаранин стал перебирать на столе бумаги, явно давая понять, что разговор действительно окончен.

Ошалевшая от невероятной информации, вываленной на ее бедную голову, Лариса поплелась к себе, в редакторскую. Сомнамбулой надела плащ. Взяла сумку. Двинулась к двери. И тут раздался телефонный звонок. «Может, Гаранин? Скажет, что пошутил, разыграл? — промелькнула трусливая мыслишка. — И тогда ничего не надо будет решать менять что-то. И все пойдет дальше по-старому, по-привычному… Почти по-привычному». Она сняла трубку.

— Привет! — Нет, это был не Гаранин. — Можешь сказать мне: с приездом. Часа через два буду дома, на работу только заскочу. Купить что? Хлеб у нас есть? Алло, ты почему молчишь?

Голос в трубке показался чужим и далеким. Она медленно нажала на рычаг.

Глава 4

9 октября, 1982 год

Дом из белого камня, расположенный на холме, зацелованном морем; неспешные разговоры бабули с соседками на низком деревянном порожке и заботливо подложенная под Юлечкину попку подушечка — чтоб не простыла, не дай Бог; вечерние чаепития и вареники с вишней и медом, над которым вечно кружилась пара-тройка пчел; совместные походы на базар, вымоленные у бабушки еще с вечера; хруст накрахмаленных белоснежных простыней и окно спальни, увитое «изабеллой»; вечерний запах политого из шланга раскаленного за день асфальта — чтобы Юлечке спалось лучше; сладкий аромат флокса и табака… Детство Юленьки Батмановой прошло под знаком бабушкиной любви и было обласкано бабушкиными руками. Может быть, поэтому Юля так любила все древнее, старинное и старое: книги, картины, украшения, людей. Студентку Батманову завораживал старославянский. Все эти «еры», «яти», «ащи», «ящи» и прочая языковая мутотень, от которой шарахались в ужасе ее сокурсники, приводили Юлю в неописуемый восторг. Толку для жизни от этого не было, конечно, никакого. Но сплетения робких, вкрадчиво шелестящих мягких и самоуверенно наглых твердых звуков обладали такой таинственностью, от них веяло таким сумраком, что у Юли перехватывало дыхание.

Лекции по старославянскому она слушала в прямом смысле: исключительно ушами, совершенно не привлекая свои мыслительные способности, наслаждаясь древней речью, словно музыкой. За что иногда преподаватель, зная любовь студентки к своему предмету, тем не менее ставил ей в зачетке «удовл.», с сожалением вздыхая: «Ох, Батманова, хорошо бы вам не только слушать, но и понимать язык». А еще Юлька обожала латынь. О-о-о! Beati possidentes![3] Здесь она была счастлива вполне. Латинизмы клеились к ее памяти легко, как почтовая марка к открытке. Латинские поговорки сыпались из Батмановой, как горошины из стручка, по любому поводу и без. Своей способности запоминать изречения древних мудрецов Юля уже давно перестала удивляться. Она, как бедняк, сдуру вляпавшийся в клад на огороде, просто восприняла ее как дар Божий. Господний презент проявлялся в легкой шалости генов, перепутанных таким образом, чтобы вызвать к жизни своих прапредков, живших до нашей эры и укрепившихся ныне в Юлином подсознании, выдававшем на гора крылатые афоризмы, будто стахановец уголь. Словом, латынь была для Юлии Батмановой «alter ego», а почему — она и сама толком не знала.

Но сейчас, сидя рядом с Марьей Афанасьевной в пятом ряду Большого зала консерватории и вполуха слушая Брамса, Юля не могла отыскать в своем богатом арсенале изречения, достойного точно оценить ситуацию, в которой оказалась. В самом деле, с какой стати едва знакомая старушка, пусть и очень милая, зазвала ее к себе в гости, угощала эклерами (роскошными, внук