Возвращение. Танец страсти - Виктория Хислоп

Уже много лет не иссякал поток желающих научиться танцевать сальсу, поэтому Фелипе и Корасон, старые профессионалы, без труда стали в ней настоящими экспертами. Покажите этой паре несколько па — и они станцуют вам любой танец. Совсем как музыканты с абсолютным слухом, которые могут прослушать сложный мотив и тут же наиграть его, ни разу не сфальшивив, а потом повторить еще раз с различными вариациями и преобразованиями. Так же и Фелипе с Корасон. Сегодня они увидели несколько движений, а уже завтра танец отточен до автоматизма, хотя они всего лишь раз наблюдали за исполнением.

Началось обучение сальсе. Большей частью говорила Корасон. Она перекрикивала музыку, даже резкий звук джазовой трубы, который прорывался сквозь мелодию сальсы.

— Y un, dos, tres! Y un, dos, tres! И! — Хлоп! Хлоп! Хлоп! — И! — Хлоп! Хлоп! Хлоп! — И…

И так далее. Раз за разом, раз за разом, пока этот ритм не стал преследовать их, не пронзил их мозг. Каждый поворот, который разучили ученики, приветствовался с огромным энтузиазмом, встречал одобрение.

— Eso es! Правильно!

Когда приходило время разучивать новые движения, Фелипе восклицал: «Хорошо!» и начиналась демонстрация новых поворотов.

— Estupendo![12]— восклицали учителя, не боясь переборщить с похвалой.

Осваивая новые движения, женщины переходили от одного партнера к другому, поэтому к концу первой половины занятия каждая из учениц успела потанцевать в паре со всеми наемными танцорами. И пусть никто из них не умел говорить по-английски, все эти молодые мужчины прекрасно владели языком танца.

— Мне нравится, — призналась Мэгги, проходя мимо Сони.

Соня подумала, что в танце Мэгги нашла себя. Подруге явно нравилось лавировать между мужчинами, обвивать руками их шеи, четко следуя наставлениям. Одного резкого движения мужской руки было достаточно, чтобы она поняла, когда следует кружиться. Она без колебаний отвечала на посыл. Соня наблюдала, как ее подруга, демонстрировавшая сложную последовательность шагов, увлеклась танцем, в котором доминирующую роль играл мужчина. Отважная воинствующая феминистка, казалось, получала удовольствие от того, что ею управляет мужчина.

Мэгги удостоилась персональной похвалы, и на ее лице появилось знакомое Соне со школьных лет выражение — немного удивленное, с сияющей от удовольствия улыбкой.

Решили сделать небольшой перерыв. Принесли большие кувшины с ледяной водой и пластиковые стаканчики. В комнате стало невыносимо душно, все с жадностью пили воду, пытаясь завязать вежливые беседы с представителями разных национальностей.

Утолив жажду, подруги-англичанки вышли в уборную. Соня заметила огромное количество надписей, а точнее, инициалов, вырезанных на старом дереве. Некоторые зарубки почти стерлись за минувшие годы, некоторые были совсем свежими, цвета обнаженной плоти. Одни особо витиеватые инициалы напомнили ей о резьбе в церквях — целое произведение искусства. Должно быть, любовь заставила сделать подобные глубокие отметины в этих крепких дверях. Кем бы ни был вырезавший их человек, с его стороны это было не проявлением сиюминутной страсти, а признанием в настоящей преданности. НМ — тяжелые двери не смогут избавиться от этого проявления любви, пока их не снимут с петель и не пустят на дрова.

Неспешно выйдя в коридор, они остановились за дверью танцкласса возле развешанных на стенах афиш в рамках. На одной из них они увидели Фелипе и Корасон. Судя по всему, афиша была 1975 года и приглашала посетить представление фламенко.

— Смотри, Мэгги, это наши учителя!

— Господи, верно! Что делает с нами время!

— Не настолько они и изменились, — встала на их защиту Соня. — Такие же стройные.

— Но эти морщины у глаз… Тогда у нее их не было, разве нет? — заметила Мэгги. — Как думаешь, покажут они нам что-то из фламенко? Научат правильно топать? Научат щелкать кастаньетами?

Ответа Мэгги дожидаться не стала. Она уже была в танцклассе, пытаясь жестами объяснить учителям, чего от них хочет.

Соня наблюдала за подругой, стоя в дверях.

Наконец Фелипе подобрал нужные слова:

— Фламенко нельзя научить, — гортанным голосом ответил он. — Этот танец живет в крови, в цыганской крови. Но можно попробовать, если хотите. Я покажу вам несколько движений в конце урока.

В ответе был вызов.

Весь следующий час они повторяли движения, разученные в течение первой половины занятия, а за пятнадцать минут до конца урока Фелипе хлопнул в ладоши.

— А сейчас, — возвестил он, — фламенко!

Он с важным видом подошел к проигрывателю, быстро пробежал руками по дискам и осторожно достал нужный. Тем временем Корасон переобулась в углу, надела туфли с тяжелыми каблуками и железными набойками на носках.

Класс посторонился в молчаливом ожидании. Они услышали звук хлопков в ладоши и барабанную дробь. Мелодия была мрачной, совсем не похожей на беззаботный ритм сальсы.

Корасон уверенно встала перед учениками. Казалось, она больше не замечает их присутствия. Когда раздался звук гитары, она подняла одну руку, потом другую, растопырив веером согнутые пальцы, похожие на лепестки ромашки. Больше пяти минут она топала ногами, выделывая сложные па с пятки на носок, с пятки на носок, убыстряя и убыстряя ритм до оглушительной вибрации, а потом остановилась как вкопанная, решительно топнув — «бух!» — своими тяжелыми туфлями по твердому полу. Это был не просто танец, а виртуозная демонстрация силы и захватывающей удали, еще более удивительной, если принять во внимание возраст танцовщицы.

Как только она замерла, из колонок донесся протяжный скорбный звук, окутав суеверным страхом всех присутствующих в комнате. Это был надсадный мужской голос, который, казалось, выражал ту же муку, что отразилась на лице Корасон, когда та танцевала.

Не успела Корасон закончить свою партию, как вступил Фелипе. Несколько секунд он повторял движения жены, еще раз доказав аудитории, что этот танец — не простая импровизация, а хорошо отрепетированная постановка. Фелипе вышел в центр — узкие бедра, стройная спина изогнута буквой S. Фелипе тут же принял эффектную позу и стал вращаться, отбивая серию тяжелых шагов. Стук металла по дереву отражался от зеркальных стен. Его движения были даже более чувственными, чем у Корасон, и явно более кокетливыми. Казалось, он флиртует с классом, его руки гуляли по телу вверх-вниз, он из стороны в сторону вращал бедрами. Соня остолбенела.

Будто соревнуясь с Корасон, он продемонстрировал еще более сложную последовательность шагов, каждый раз каким-то чудом возвращаясь на одно и то же место; топот шагов заглушал музыку. Страсть танца была непередаваема, казалось, она шла из ниоткуда.

Фелипе замер — глаза подняты к потолку, одна рука за спиной, другая лежит на груди — истинная поза надменности. Откуда-то сзади кто-то тихо произнес: «Оле!» Оказалось, что это была Корасон, даже ее тронул танец мужа, его полное погружение во фламенко. Повисла тишина.