Нет имени тебе... - Елена Радецкая

Даже с закрытыми глазами я поняла, что уже рассвело. Подумала: сейчас открою глаза и окажусь в своей комнате. Но нет, комната была незнакомая. Целиком увидеть ее мешала ширма. Я лежала на кровати в белом балахоне до пят, с завязками у ворота и на кистях рук. Балахон насторожил, впрочем, на смирительную рубашку он не был похож.

С трудом привела себя в сидячее положение, дождалась, пока пройдет головокружение, и выбралась из-за ширмы. В комнате было окно без занавесок, белая кафельная печь и странная обстановка. Ореховый комод, два больших сундука, этажерка с засохшим цветком в горшке, треснувшей стеклянной вазой, всякими безделушками, чучелом пропыленной болотной птички с длинным, тонким клювом и одним глазом-бусиной, а также овальный стол под выцветшей ковровой скатертью, ампирный диван в плохом состоянии – просиженный, с прохудившейся обивкой, стулья, тоже знавшие лучшие времена, один, с подогнутой ножкой, положен сиденьем на собрата. К стене прислонена картина с порванным холстом, морской вид. Маленький столик-бобик. Самая впечатляющая вещь – косо висевшие большие настенные часы. Один из гвоздей, на котором они держались, вылетел, а стрелки сковала неподвижность, уж не знаю в каком столетии. Все в этой комнате было какое-то разностильное, театральное.

И тут прокричал петух. Я пошла к окну и схватилась за комод, чтобы не упасть. Наверное, у меня сотрясение мозга.

Окно выходило на улицу, вымощенную булыгой, напротив – дом: первый этаж кирпичный, рябой от отвалившейся штукатурки, второй деревянный, некрашеный. Резные наличники. Новое крыльцо. За забором деревья, наверное, сад. Дальше виден дом в один этаж, с мансардой. Скамейки у заборов. Березы, рябина в желтоватых корзиночках цветов. Все напоминает глухую провинцию. Предположений, где я и как здесь оказалась, не было. И тишина. Вдруг дверь противоположного дома открылась и вышло чучело, ряженая баба с корзиной на локте, словно из пьесы Островского. Баба ушла, а я так и стояла с отвалившейся от изумления челюстью, пока не дождалась еще одного персонажа – нетрезвого мужчину в чем-то мятом и в цилиндре на голове. Потом промчалась стайка ребятишек в немыслимой обуви и каких-то обносках, а вскоре цепочкой проследовали четыре ободранные бездомные собаки. И снова прокричал петух.

Еще раз осмотрела комнату. Открыла ящик комода – похоже, драное постельное белье. В другом – сборчатые юбки на завязках, старые корсеты и черт знает что… В сундуках какие-то зимние хламиды. В общем, что-то из девятнадцатого века.

Додик! Черт его дери! Я уже не сомневалась, что он вместе со своей театральной мастерской замешан в моем приключении, но пока мозаичные кусочки никак не складывались в цельную картину. Я разозлилась и развеселилась одновременно. Мне даже полегчало, расхаживала, не держась за стены и мебель. Снова прилипла к окну и смотрела на возвращавшуюся бабу с корзинкой. Что в корзинке – не разглядеть, накрыта платком.

Если бы поблизости снимался фильм, присутствие съемочной группы все равно что-то выдавало бы. Я искала это что-то и не находила, пока меня не осенило. А ведь это не фильм снимают! Это реалити-шоу!

Никогда не увлекалась этими шоу. Что в них происходит? Инсценировка жизни в заданных условиях? Купили, наверное, очередной иностранный проект – реалити-шоу из старинной жизни. Но разве участников набирают не добровольно? Или таким образом они добиваются эффекта неожиданности?

Голые ноги замерзли и дрожали, я не могла больше стоять, добралась до постели, рухнула в перину и закуталась в одеяло.

Ах, Додик! Негодяй! Он нашел меня на выставке Шагала.

Я шла по каналу, солнце сверкало, играло, искрилось в каждой рябинке на воде, плескалось в золоте и цветной глазури луковиц самого нарядного питерского храма – Спаса-на-крови. На корпусе Бенуа афиша – выставка Шагала. Я и в музей не собиралась, и к Шагалу пристрастия не имела. На репродукциях он темный. Кривые улочки и домишки, кривые зеленолицые евреи, тупорылые лошади и коровы с теленком в животе и розой на щеке. Сказала: «Не хочу». Но, постояв немного у афиши, решила: а почему бы и нет?..

Иностранцы роились. Служители навязывали магнитофончики с наушниками – личного экскурсовода. У меня задача была иная – пробежаться по залам от холста к холсту, составить общее впечатление, а если не составится – не надо. И первое, на что я обратила внимание, – не такой уж он, Шагал, и мрачный. Летающие перевернутые головы, коровы, козы, рыбы, танцовщицы. Похоже, он знал, что означает «потерять голову», оторваться от земли, перевернуть все ногами кверху и посмотреть на перевернутый мир, потому что иначе в нашей нищей в прямом и переносном смысле жизни можно удавиться.

И пресловутые полеты. Его люди летают без всяких крыльев, как наполненные водородом шары, они телесны, но плоть их легка и воздушна.

И любовники! В голубом, в зеленом, в сером…

Настенные часы на фоне ночного спящего предместья, в часах жених с невестой, нежное объятье, оброненный букет. Часы с крылом. Ходит маятник. Это часы их жизни.

Похороны и свадьбы, цветы, курицы, лошади, ослы, художники, музыканты, клоуны, ангелы. У ангела пушатся за спиной бутафорские крылья из гагачьего пуха.