Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

— Я лично позабочусь, чтобы с твоей семьей было все в порядке. Они в безопасности, — спокойно пообещал я. И это было правдой, я убил так много невинных за свою долбанную жизнь, что с радостью избавлюсь от этой привычки. Его жена и ребенок не виноваты в том, что он плакса и подлец.

Феликс сделал последний вдох.

— К сожалению, — вздохнул я, — не ты.

И перерезал ему горло.

Обычно мне нравилось заливать кровью своих жертв. Когда убийство — мой выбор, я убеждаюсь, что они этого заслужили. Я перерезал столько глоток, что мог предугадать, как всплеснет и польется кровь, так что закончил с Феликсом быстро, не забрызгав ничего, кроме рук и предплечий.

Этим вечером мне не хотелось устраивать беспорядок. Я жаждал вернуться к Ариэлле, хоть на мгновение, чтобы насладиться спокойным выражением ее лица во сне и наблюдать ровное движение ее груди, такой маленькой и такой крепкой. Сегодня ночью я не смогу взять ее. Я сам все испортил правдой.

Но это было неизбежно — сказать ей правду. Как и неизбежно было рассказать ей все остальное.

Завтра, решил я. Я скажу ей все завтра.

С усталым вздохом я нагнулся и обмыл руки в близлежащем ручье, не чувствуя жалящих укусов ледяной воды, что кололи мозолистые ладони. Отражение заставило меня нахмуриться: изможденная, исцарапанная версия молодого человека, за которого она когда-то вышла замуж.

Я ненавидел то, что мне придется вести ее к тем Пещерам. К лгуну и манипулятору Симеону. К душегубке Элоуэн. К молодому, незапятнанному принцу-воину Элиасу Уинтерсону, жаждущему отнять у меня то, что мое по праву. Но он даже не знает меня. Нет, никто из них не видел моего лица, когда я расправлялся с их близкими. Я позаботился о том, чтобы они знали меня лишь по знаку, который Молохай вынуждал меня оставлять на телах жертв. По клейму Мясника.

Как бы мне ни хотелось еще отсрочить сдачу моей Эллы в ловушку, созданную Симеоном, времени на обучение, на то, чтобы показать ей ее ценность помимо короны и этой гребаной пророческой сказки, больше не оставалось. То, что здесь оказался замешан Феликс Мортон, заставило меня понять: Молохай как-то узнал, что она под моей защитой, а теперь, благодаря Феликсу, он знал и о моей жене.

Он хотел обманом выменять Эллу у меня на мою жену. Он не знал, что это одна и та же женщина. Но если он догадается, если узнает ее настоящее, полное имя…

Я проглотил ком тошноты и ускорился по дороге назад. Через несколько минут заметил пустую узду, свисающую с кольца у привязного столба. Раньше рядом стоял темно-каштановый мерин.

Феликс был мертв, а его лошадь исчезла.

И почему-то я чувствовал… ее здесь нет.

Нет.

— Элла! — закричал я, захлебываясь паникой, едва не споткнувшись, врываясь через заднюю дверь трактира. За четыре длинных шага я пересек коридор и распахнул дверь нашей комнаты. — Ариэлла!

Пустая кровать. Пустая комната.

Нет.

Только не снова.

— Ариэлла! — выкрикнул я, сердце грохотало в ушах, слезы обжигали глаза.

Хотелось выть. Кричать. Рвать на себе волосы, выцарапывать глаза — все, что угодно, лишь бы не чувствовать этого. Этого ужаса от мысли, что потерял ее снова. Хотелось увянуть, сдохнуть нахрен.

Но потом я задумался. Может, стоит радоваться, что она успела сбежать. Хотя бы ненадолго. Спрятавшись, она будет в безопасности… от меня. Если Молохай отдаст приказ, которого я не смогу ослушаться.

Если я успею, можно будет проглотить этот яд, что висит у меня на шее, и закончить все самому, прежде чем меня отправят на невольное задание уничтожить единственное существо, которое я когда-либо любил.

Так я и поступлю. Выпью яд. А если не подействует, вырву себе сердце, заплачу кому-нибудь, чтобы порезал его и сжег куски.

Все равно оно принадлежало ей. Без нее оно мне не нужно.

Она была умна. Быстра. Доказала, что все еще умеет ездить верхом, как раньше. Ее тело помнило, даже если разум — нет. А теперь, после почти месяца еды и тренировок, она стала куда, куда сильнее. Сможет добраться до тех Пещер сама.

Но…

— Нет… — выдохнул я, глядя на хаос из бумаг, разбросанных по полу. — Нет.

Моя сумка была перевернута, выпотрошена до последнего клочка. Письма — наследие многих поколений мужчин из рода Мортонов — валялись повсюду, словно мусор. А на прикроватном столике лежала записка. Ее почерк. Безошибочно.

— Нет, нет, нет, нет…

Желудок скрутило, тошнота подступила к горлу, и меня накрыла волна ужаса, такого же, как в тот прошлый раз, когда она оставила мне письмо и ушла.

Я поднял листок.

Гэвин,

Я знаю, что твоя жена у Молохая, и я добровольно пойду на обмен. Я верну ее тебе. Он может забрать меня и мою силу, если отпустит ее и освободит мой народ.

Я заставлю его пообещать, что он возьмет только меня и покинет эти земли.

Ты сказал, что хочешь, чтобы я была свободна, но я хочу того же для тебя. Я бы никогда не стала такой сильной, если бы не встретила тебя, и я никогда не смогу выразить, насколько благодарна тебе за это. Ты помог мне стать человеком, которым я горжусь. И уже ради одного этого ты заслуживаешь все добро, что есть в этом мире.

Я знаю, что справлюсь.

Пожалуйста, не следуй за мной.

Будь счастлив.

Элла.

Я выдохнул сухой, выжженный рыданием звук, и слезы хлынули наружу. Я сломался сразу, целиком, рухнул, спотыкаясь, к двери, сминая записку в кулаке.

— Нет, Элла, нет!

Я вылетел наружу, в лес, и увидел следы копыт, тянущиеся на юг.

— Ариэлла!

Это была моя вина. Только моя.

Я сам распахнул свой гребаный рот тогда, в отчаянии, — сказал, что у меня есть жена, пытаясь заставить ее вспомнить, что она моя. И я знал: она не верит, что ее может быть достаточно. Тогда не верила — и сейчас не верит.

Никто не виноват, кроме меня.

Она на лошади. Доберется до лагеря за час. Если я побегу, не останавливаясь, успею за два. Лошадь могла бы ускорить, но поблизости не было ни одной, а пока я найду… будет поздно.

Так что я побежал.

Ничего не видел, ничего не слышал — кроме нее. Бежал и снова, и снова ревел ее имя в лес, надеясь, что она услышит. Что узнает, даже