Все потерянные дочери - Паула Гальего

можешь на меня рассчитывать, а ты, в свою очередь, не сможешь ранить ни Ворона, ни Льва, но должна будешь ранить Волка, который окажется рядом с тобой, иначе твоя магия ослабнет, и ты исчахнешь.

Я задерживаю дыхание и мысленно повторяю слова, ища смысл между строк и в умолчаниях. У меня мало времени, иначе она заподозрит, что я что-то замышляю. На первый взгляд, такой пакт несложно выполнить тому, кто хочет сотрудничать.

Я пытаюсь выиграть время. — Я не хочу убивать невинных Волков. — На войне нет невинных, — возражает она, нахмурившись. — Дети. Я не хочу убивать детей, стариков и гражданских, которые не хотят сражаться. Война закончится, и я не хочу быть обреченной убивать невинных до конца своих дней.

Она, кажется, обдумывает это, а я снова пробую слова на вкус, анализируя их.

— Хорошо. Да будет так: ты должна будешь ранить любого Волка, сражающегося в войне, когда он окажется рядом с тобой, иначе твоя магия ослабнет, и ты исчахнешь.

Время вышло. Я делаю шаг вперед, два, три. Протягиваю ей руку и провожу языком по пересохшим губам.

— Пока ты не причиняешь мне вреда, я тоже не смогу ранить ни Ворона, ни Льва, однако я буду ранить Волка, сражающегося в войне, когда он будет в пределах моей досягаемости, иначе… — Я притворяюсь, что забыла, притворяюсь, что это не так уж важно для меня.

— Твоя магия ослабнет, и ты исчахнешь, — помогает она мне. — Моя магия ослабнет, и я исчахну, — повторяю я.

Я чувствую разряд, её магию, исходящую из кончиков пальцев, проходящую сквозь мою кожу, плоть и кости, сливающуюся с моей душой и сущностью: проблеск огромной силы, пульсирующей в ней. Я пытаюсь заглянуть в её нутро, как тот, кто встает на цыпочки, чтобы заглянуть в окно, и чувствую, что внутри есть еще больше, гораздо больше.

Я ощущаю покалывание на коже ключиц, и короткого взгляда вниз достаточно, чтобы убедиться: пакт запечатлен на ней красными чернилами, которые вьются, как лоза, как… Шипы. Это веточки с шипами.

— Сделано. Мы союзницы, во имя свободы. Я киваю. — Во имя свободы. Нервы на пределе.

— Иди отдыхай. Сегодня вечером будет ужин, чтобы ты узнала, кому можно доверять, на кого можно положиться. Никто при этом дворе тебя не побеспокоит.

— Кем я буду? — прощупываю я. — Просто Одетт, дворянкой из Ареамина. — Она улыбается. — Никто не будет задавать вопросов.

Я соглашаюсь и слегка склоняю голову в знак благодарности.

— А кто для остального двора все те Вороны, что сейчас с тобой? — Солдаты, дворяне, советники… Они здесь уже несколько месяцев, к их присутствию привыкли, а военное положение… заставило людей легче принимать ложь. Теперь иди. Ты проделала долгий путь, чтобы добраться до меня.

Когда я поворачиваюсь к ней спиной, кожа всё еще горит там, где был скреплен связывающий нас пакт.

Я новичок при дворе и как таковая чувствую любопытные взгляды, искушение подойти и спросить… но никто действительно не беспокоит меня по пути в покои, куда раньше меня отвел Леон. Я замечаю, что во дворце стало меньше гражданских: меньше слуг и меньше дворян, но стража, похоже, осталась. В окна я также вижу солдат, людей в армейской форме, в серебряных доспехах с эмблемами Львов.

Уже перед зеркалом в своей спальне я провожу подушечками пальцев по тернистым веточкам, что теперь очерчивают линию моих ключиц, и делаю вдох.

Я готовлюсь к ужину, на котором мне придется пустить в ход все свое мастерство, надеть лучший костюм и начать представление.

Глава 32

Кириан

Я не могу встретиться с Ниридой, пока всё не закончится. Солнце светит ярко, и от его отражения на снегу больно держать глаза открытыми. Не знаю, от этого ли головная боль, от бессонных ли часов, обезвоживания или событий последних суток. Кажется, болит всё тело.

Я нахожу своего командора прислонившейся к каменным перилам лестницы. Снег вокруг неё грязен и истоптан, в нем столько же грязи, сколько крови. Солдаты бродят туда-сюда, такие же измотанные, как и она. Они несут на плечах груз тех, кто сражался против братьев.

Я спешиваюсь, чтобы подойти к ней, когда замечаю, что она не одна. Нирида поднимает голову к Еве, которая делает шаг вперед и встает между её ног. Рукой она гладит её по щеке, и та подается навстречу ласке.

Мне кажется, я слышу на губах ведьмы извинение: «Прости».

Несколько секунд они молчат, лишь смотрят друг на друга; и в том, как они делят это пространство, есть что-то интимное и личное, что заставляет меня чувствовать себя лишним.

Фырканье лошади настораживает их, и они отстраняются друг от друга так быстро, словно две девчонки, пойманные за поеданием краденых пирожных.

Я иду к ним, и вина тут же исчезает с лица Нириды, уступая место чему-то иному. — Паладин Гауэко. — Она насмехается. У неё тоже голос охрип от дыма бомб.

— Во плоти, — приветствую я, тоже радуясь встрече. Бросаю взгляд на Еву, которая пристально смотрит на меня. — Вы целы? — Более-менее, — отвечает она. — Была бы цела, если бы дала мне вылечить её, — возражает Ева.

Я понимаю, о чем она, проследив за её взглядом. Нирида прижимает руку к боку. Она издает хриплый смешок, переходящий в кашель. — Я не даю тебе лечить меня, потому что ты тоже ранена и слаба, — говорит она ей терпеливо.

У меня такое чувство, что этот спор у них не первый.

— Пустяки. Почти всё зажило, — ворчит она, и её глаза снова настойчиво сканируют меня. — Ты в порядке? — Она ждет кивка. — А Одетт? Где ты её оставил?

Тяжесть её имени на моих плечах куда ощутимее, чем я ожидал. Я чувствую тупую боль в груди, вспоминая последний поцелуй и пронзительную боль, которую он принес с собой.

Я провожу рукой по волосам, ища способ рассказать об этом, и Ева, должно быть, что-то читает в моем выражении лица. — Кириан, — настаивает она. — Я не чувствовала её магии. — Одетт не сражалась.

Нирида невольно выпрямляется, но тут же сгибается пополам. Вспышка боли заставляет её снова прижать руку к боку. Ева бросает на неё предостерегающий взгляд.

— Что-то случилось?

Я оглядываюсь. Подумываю попросить их пойти со мной внутрь, но непреклонный взгляд Евы заставляет меня тут же отбросить эту мысль.

— Вы знаете Ворона по имени Леон? — Да, — отвечает она, и я вижу, как она мгновенно напрягается. — Леон. Один из парней Бреннана, товарищ Одетт. Где, черт возьми, она, Кириан?

— В Сирии, — быстро отвечаю я. Потираю грудь, но это не унимает тупую боль, поселившуюся