Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

После завтрака тюремщица заходит за нами с охранником, который наконец-то снимает с нас наручники, и выдаёт нам пакет. Мы находим в нём одежду: по длинной юбке и рубашке на каждую. Мы надеваем их прямо на наши хламиды. Юбка Люции оказывается ей немного великовата и держится на бёдрах и честном слове. Глядя на неё, я прыскаю со смеху:

— Держи ноги по ширине плеч и ходи циркулем, а то недолго оконфузиться.

— А ты дыши через раз и не вздумай чихнуть, — парирует «волчица». Моя рубашка оказалась тесновата в груди — видно, мне выдали подростковую, ориентируясь на рост. Натянутая ткань и нитки пуговицы в самом холмистом месте, кажется, угрожающе потрескивают.

Сильно раздражают пояса. Мы пытались снять их накануне, наплевав на камеры, но, как ни дёргали и не тянули, ничего не получилось. Пояса на ощупь казались абсолютно цельными, и как на них надели пряжки, а потом всё это нацепили на нас, было абсолютно непонятно. Чтобы не протирать дырку в животе, мы сдвинули их пряжками на спину.

Едва мы одеваемся, как снова заходит женщина. Она опять надевает нам наручники. Большое искушение взять и сломать ей шею, но я уверена, что на этот случай у охранника есть инструкция просто застрелить одну из нас. Или обеих. Люция тоже безропотно подставляет руки. Мы садимся на пол и ждём, что будет дальше. Проходит час или два, но мы сидим и молчим — слишком напряжены, чтобы разговаривать.

Наконец, дверь открывается. В отсек заходит сразу двое: наш охранник и незнакомый амбал. В руках у обоих шоковые дубинки. Они грубо поднимают нас и выводят сначала из отсека, потом из трейлера — Люцию впереди, меня за ней.

Снаружи — лесная поляна. Она залита ярким летним светом; от него щиплет глаза, и снова начинает болеть голова. Я непроизвольно сглатываю, ощущая призрак пробуждающейся тошноты, и оглядываюсь, часто моргая.

Нас поставили перед группой мужчин. Все они одеты в чёрные рубашки и брюки, у каждого на пальце перстень-печатка. Мафия? Я вспоминаю предположение Люции о гареме и ёжусь. Один из мужчин, сухопарый высокий старик, рассматривает нас, не скрывая интереса, в то время как остальные держат каменные выражения лиц.

— Две по цене одной, — говорит он, неприятно улыбаясь. — Надо же. Которая из вас Люция Шерифович?

Мы обе молчим. Старик дёргает уголком рта.

— Ты! — он тычет в меня пальцем. Собирается назначить Люцией? Нет. — Что это у тебя на шее?

Я молчу, и тогда стоящий за плечом верзила резко поднимает мне подбородок, чтобы его шеф мог лучше рассмотреть ошейник Сердца Луны — так резко, что я пугаюсь за шейный отдел позвоночника. Право, это была бы нелепая смерть. От испуга я сильно втягиваю воздух носом, и серебряное ожерелье чуть сдавливает горло.

— Ты — «волчица» нечестивого императора! — восклицает старик. Похоже, он поражён.

— Именно так, — подтверждаю я. — И вы должны вернуть меня и пойманную мной преступницу этому императору, иначе у вас, ребята, будут большие проблемы.

Но мои слова вызывают дружный смех, да такой, что меня мороз по коже продирает.

— Надо же, одним камнем я убил двух зайцев, да каких ещё жирных! — обращаясь к остальным, восклицает старик. — Если так и дальше пойдёт, мы, с божьей помощью, скоренько управимся. Ладно! Пояса на них?

Видимо, наши охранники кивают.

— Отлично. Тогда срежьте им лохмы, в таком виде они будут слишком привлекать внимание, и приступим.

Срезать?! Что значит — срезать?! Один из амбалов уже тащит меня обратно к трейлеру, но я упираюсь, выдираюсь, кричу:

— Нет! Нет!!! Не волосы!!! Не трогайте волосы, не трогайте волосы, не трогайте волосы, во имя моей невинности!!! Мои волосы!

Старик вскидывают руку, останавливая своего волкодава:

— Ты — девственница?

— Да! Да! Я вас умоляю, по хорошему прошу, не позорьте меня, не режьте мне волосы! Дайте мне десять минут, я их пальцами распутаю, я их заплету, пожалуйста!

— Ты можешь поклясться, что не блудила с нечестивым императором?

Похоже эти два слова в его лексиконе спаяны намертво.

Я быстро киваю и открываю уже рот для клятвы, да так и застываю. На меня вдруг обрушиваются сомнения.

— Ого, — комментирует Люция.

— Что с тобой делал этот упырь, дитя? — жадно интересуется старик. Я мнусь, чувствуя, как лицо заливает краска. — Как он развращал тебя?

— Мы два раза целовались, — выпаливаю я чистую правду.

— А кто начинал поцелуй, ты или он?

— Он.

— А на колени тебя сажал?

— Да.

— Даже и не знала, что ты так хочешь об этом поговорить, — снова раздаётся голос сестры по несчастью. Но я действительно готова сейчас выложить всё, чтобы избежать позора.

— Хватал тебя за срамные места, заставлял трогать свои уды?

Я вытаращиваю глаза — больно уж поражает меня формулировка:

— Не-е-ет… ничего больше мы не делали, и клянусь в том перед ликом Господа всевидящего и всеведущего.

— Тебе повезло, дитя, — сообщает мне старик и приподнимает голос, снова обращаясь к своей суровой свите:

— Мы спасли эту девственницу от участи худшей, чем смерть, к которой шла она по невинному невежеству своему. Бог наш направлял нас рукой своей. Целомудрие должно быть вознаграждено. Отложим ножницы. Расчешите девушке волосы и перевяжите их. А ты, дочь греха, ты вряд ли тоже девственна?

— Отродясь не бывало, чтобы вдова целкой ходила, — фыркает Люция. — Или ты думаешь, меня некому засватать было?

Старик немного думает, потом машет рукой:

— И вдовицу расчешите. И покройте ей голову, как по чину полагается.

Похоже, тут кое-что похуже мафии. Какие-то религиозные фанатики.

Тюремщица раздирает мне колтуны так ретиво, что они даже трещат, а на глазах от боли выступают слёзы. Я почти уверена, что у неё на расчёске осталась половина моего скальпа. Она наскоро делает мне хвостик, потом приводит в порядок и кучеряшки Люции — там она старается меньше, ведь результат всё равно в итоге наполовину скрыт повязанной беленькой косыночкой. Всегда такая эффектная Шерифович выглядит столь постно, что я, несмотря на неподходящую ситуацию, хихикаю. «Волчица» в ответ ухмыляется и подмигивает — лицо приобретает непередаваемо-лукавое выражение.

Нас снова выталкивают на поляну и ставят перед стариком. В руках у него странная вещица: похожа на слегка раздрызганный клубок из медных полосок. Кончики двух из них торчат из клубка в стороны, за них-то старик и держит вещицу кончиками пальцев. Мой охранник, перехватив за запястья, поднимает мне руки над головой, и старик почти прижимает к моему животу свою штуковину. В районе