Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

Но если это так, то солнце и этот мягкий ветер были неправильными. Я приподнялась на локтях и осмотрелась. Ни облачка — небо в Уорриче никогда не было таким синим, даже летом. В просвете между деревьями резвилась стайка щеглов. Их звонкие крики сливались в радостную песню посреди тишины. Еще одно несоответствие.

И тогда я увидела Оливера.

Он сидел в траве под яблоней, которую Филипп срубил всего за несколько недель до их смерти. Это было наше любимое место, но дерево поразил грибок, и оно погибло. А сейчас яблоня стояла живая, полная ярко-красных плодов.

— Олли? — я встала, но замерла, когда не почувствовала боли. Сердце — я приложила ладонь к груди — билось ровно. Я посмотрела вниз: легкое белое платье с короткими рукавами, босые ноги. Ни крови. Ни смертельной дыры в теле.

— Привет, Ари.

Я едва сдержала всхлип. Он сидел ко мне спиной, но этот голос — чистый, счастливый… За последний год я слышала его лишь во сне. В тех редких, хороших снах.

Одной рукой он возил по траве деревянную игрушечную повозку, выкрашенную в зеленый и ярко-желтый. Под другой рукой была мягкая игрушка, лошадка. Черная, с белым пятном на груди. Я помнила ее — та самая, что была у него в руках, когда я их нашла. Даже смерть не отняла у него эту лошадку. Но если вспомнить… я ведь не знала, откуда она у него взялась. Должно быть, вычеркнула из памяти, чтобы не рвать сердце еще сильнее.

По лицу тихо текли слезы, и я опустилась рядом с ним в траву. Я боялась прикоснуться к нему. Боялась, что все это сон. И этот страх дрожал в моих пальцах и губах, пока я пыталась вспомнить, как сюда попала. Перебирала в голове ложь и тяжелые ожидания, выискивая правду.

Я чувствовала себя, будто плыву под толстым стеклом, усеянным дверями. За каждой дверью — мир, где испуганные и злые голоса звали меня обратно. Но только одна дверь была настоящей. Только одну можно было открыть. И шанс был лишь один.

— Ты… ты настоящий, Оливер? — прошептала я. Сбоку его лицо казалось спокойным, безмятежным. — Ты… здесь?

— Конечно, я здесь, — он обхватил мою руку своими маленькими ладошками и крепко сжал. — А где же еще мне быть? — Оливер поднял глаза и улыбнулся. — Он и тебя нашел?

— Кто?

— Мужчина со шрамом на лице.

Я сглотнула, подавляя жгучую волну тошноты. На его рубашке не было ни крови, ни следа от того креста, вырезанного на груди в день, когда я их нашла. Я раньше не думала, что тот знак мог быть делом Мясника Нириды, но теперь…

— Прости, Олли, — я повернулась к нему и взяла его лицо в ладони. Его кожа была мягче, чем я помнила — как шелк, ни одного пятнышка, только родинка на лбу. Все в нем стало будто светлее. — Что с тобой случилось… ты, должно быть, так боялся…

— Я не боялся, — Оливер поднял голову, снова улыбнулся и показал мягкую лошадку. — Он был добрый. Сказал, что папа спит, дал мне сока и эту лошадку, чтобы я тоже поспал, — он поднялся и крепко прижал игрушку к груди. — Тут лучше. Я не болею, не мерзну, не голоден. И папа больше не грустит.

— Где… — я осмотрелась и сглотнула. — Где папа?

Оливер кивнул в сторону дома.

— Внутри.

— Я могу с ним поговорить? — я не знала, было ли о чем говорить нам с Филиппом, но чувствовала, что должна извиниться. И должна услышать правду. Не историю Симеона. Не Гэвина. А ту, что была настоящей.

Оливер покачал головой.

— Ты не можешь войти.

— Почему?

— Потому что тебе нельзя здесь оставаться, — он встал и указал на деревья в ту сторону, куда мы с друзьями пошли в тот день, что, казалось, был вечность тому назад. — Тебе надо вернуться, — он взял меня за пальцы и потянул. — Вставай.

— Не знаю, хочу ли, — прошептала я.

— Почему нет?

Желчь подступила к горлу.

— Потому что все только и делают, что лгут мне.

— Ага, — Оливер вздохнул. — Я помню, как тебя привезли домой. Мама сказала, что ты спала очень-очень долго и что ты слишком слаба и не помнишь, откуда пришла, — поэтому я должен был притворяться, будто ты моя сестра. Как будто в игру играем, — добавил он. — Но, думаю, мама ошибалась. Ты ведь знаешь, кто ты.

— Нет, — ответила я. Он нахмурился, поэтому я повторила: — Я не знаю, кто я, Олли.

— А я знаю, — Оливер обвил руками мою шею и прижался так крепко, что сомнений в его реальности не осталось. В каком бы мире мы ни находились — он был настоящим. — Ты самая сильная из всех, кого я знаю, — сказал он, улыбаясь так широко, что я почувствовала изгиб его губ сквозь ткань платья.

Я шумно вдохнула, прижимая его к себе, понимая, что это тот самый момент прощания, которого нам не дали.

— Я люблю тебя, — прошептала я сквозь слезы, целуя его в висок.

— И я тебя, Ари, — ответил он. Его улыбка сияла, как само летнее солнце. Неестественно яркая для холодного, жестокого Уоррича, каким я его помнила, но здесь, в этом мире, он был на своем месте. — Теперь ты можешь идти.

Я рассмеялась сквозь слезы, сквозь боль от его простой, детской прямоты. Встала. Сделать шаг прочь было мучительно, но я нашла покой в его счастье. И несмотря на все тайны, ложь и беды, что ждали меня впереди, зов жизни оказался сильнее.

— Ари? — позвал он, когда я дошла до кромки леса. Я обернулась. Он стоял, прижимая лошадку к груди. — Папа и я знаем, что ты сказала мужчине со шрамом на лице, чтобы он был счастлив, — его лицо расплылось в улыбке до ушей. В глазах вспыхнуло тепло — слишком взрослое, слишком понимающее для пятилетнего мальчика. Будто сам Филипп — трезвый, ясный — говорил через него. — Он велел передать тебе, что сожалеет: сожалеет, что не отстоял твою правду, когда должен был. Сказал, что ты можешь злиться за то, что у тебя отняли. И что счастье… ты его тоже заслуживаешь.

Оливер повернулся и пошел к дому. Я смотрела, как он исчезает за дверью с любимой лошадкой в руках, оставляя мне свое последнее прощание.

Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и шагнула в густую чащу деревьев.

Глава 35

Ариэлла

Боль вернулась, когда я очнулась и