Сильверсмит - Л. Дж. Кларен

class="p">Я выбрала злость. Настоящую, чистую, безудержную. Потому что это было легче. Потому что это было единственное чувство, громче хаоса, терзающего изнутри.

— Убирайся, — выдохнула я.

Он не двинулся.

Я дрожала под его пронзительным, знающим взглядом. Он знал обо мне все. То, что должен был узнать лишь тот, кому я открылась сама. Мед и зеленый чай. Мое второе имя. Что мама любила синих соек. Мой день рождения.

Потому что я знаю все о тебе.

— Вон… к черту… вон! — закричала я. И сразу пожалела об этом.

Острая боль пронзила грудь и живот, взорвавшись внутри, как молния. Воздуха не хватало, глаза заслезились.

— Пожалуйста, — он мгновенно оказался рядом. — Не делай этого. Твои силы спасли тебя, но едва-едва. Впереди долгий путь к исцелению. Ради себя, ради всего… попробуй успокоиться.

— Успокоиться? — прохрипела я, стискивая зубы. — Успокоиться, блядь?!

Кожа на его лице, шее, руках залилась жаром. Он поднял ладони, как будто сдаваясь.

— Я знаю, что не имею права так говорить.

— Оставь. Меня. В покое. Уйди! — я сорвалась на рыдания, голос ломался. — Я не хочу больше тебя видеть! Уходи!

Моя просьба утонула в жалком всхлипе.

— Нет, — прошептал он. Его лицо исказила боль, будто каждая моя слеза прожигала ему кожу. — Не раньше, чем ты дашь мне шанс все объяснить. Спроси что угодно, я скажу правду.

— Уже слишком поздно, — выдавила я сипло, почти беззвучно.

Он резко схватил мой клинок с комода, и прежде чем я успела закричать или подготовиться к нападению, разжал мою руку, вложил его в ладонь и опустился на одно колено рядом с кроватью.

— Дай мне шанс объясниться, — его низкий голос дрожал от напряженного, почти утопающего отчаяния. — Если после этого ты все еще не поверишь, что я на твоей стороне… — он смотрел, как я вспоминаю тот момент в лесу, когда он убил тех Инсидионов, — если, когда я закончу, ты все еще будешь ненавидеть меня настолько, что пожелаешь моей смерти, я сам попрошу тебя убить меня.

Я не собиралась слушать что-то ради него. Делать хоть что-то ради него казалось предательством себя и всех, кого я любила. Это мучительное притяжение и отторжение, что я чувствовала рядом с ним, было проклятием для моего сердца, тела, жизни.

Но я знала: после разговора с Оливером и этого второго шанса я должна найти в себе волю выстоять. Даже если новая жизнь — такой же чертов хаос.

Но ради себя мне нужны были ответы.

Четкие. Все должно было сложиться.

— Я задам вопросы. Ты ответишь. И только потом, если я решу не убивать тебя, ты уйдешь, — выпалила я, пресекая поднимающуюся в нем надежду и волны облегчения, захлестнувшие его. — Это все, что ты получишь.

— Да, — выдохнул он. — Спасибо.

Он терпеливо ждал. Мне пришлось заставить себя сосредоточиться, чтобы понять, с чего начать. Взгляд упал на серебряные кольца у него на шее.

— Я правда та жена, о которой ты говорил?

Не отрывая взгляда, он расстегнул черный шнурок, снял кольца и положил их на прикроватный столик.

— Да.

— Ты… ты и вправду меня любишь?

— Да, — его мозолистые пальцы вцепились в постельное покрывало. Он сдерживал себя, чтобы не потянуться ко мне, а в глазах стояли слезы. — Да, боги, я люблю тебя. Всей сущностью. Всей душой.

Я оторвала взгляд от его лица, чувствуя, как глаза жгут слезы, и уставилась на свои бледные пальцы, сжатые в кулаки. Его признание открыло дверь туда, куда я не хотела идти — в ту самую комнату, где еще теплилось прощение.

— Сколько мне лет? — тихо спросила я.

— Ты прожила всего девятнадцать лет, но если считать годы, когда ты была взаперти и спала… четыреста двадцать один.

— А тебе?

— Четыреста двадцать четыре.

— Сколько лет ты… вообще прожил?

Он замер.

— Все.

Я возненавидела свое сердце за то, что оно сжалось от боли за него. За то одиночество, что я увидела в его карих глазах, тех самых, что еще недавно сияли любовью. Мысль о том, как долго он был один… разрывала грудь. И все же я не могла примирить это с тем, что теперь знала о нем.

— Ты сын Молохая? — спросила я, не отводя взгляда.

— Да, — его голос потемнел. — Он изнасиловал мою мать. Она умерла при родах.

Я моргнула, и по щеке скатилась слеза. Не из-за него. Из-за нее. Только из-за нее.

— Ты… — я подняла взгляд, желая смотреть в глаза, когда он ответит на это. — Ты Мясник Нириды?

Его взгляд опустился на руки, потом снова поднялся прямо на меня.

— Да.

— Сколько людей ты убил?

— Не знаю, — он тяжело сглотнул. — Я сбился со счета.

— И ты убил Филиппа и Оливера?

Он дернулся, но кивнул.

— Да.

Я знала. В глубине души знала, но услышать это — услышать из его уст — было невыносимо. Воздуха стало не хватать, легкие будто сжались, и каждое дыхание вырывалось рывком, как судорожный всхлип.

Он двинулся ко мне, руки дрогнули, пытаясь дотянуться, утешить, но я резко отпрянула, и рана в животе обожгла болью. Я застонала и прижала дрожащую ладонь к животу.

— Дыши, — его отчаянный взгляд метался по мне, от лица к груди, к рукам. Его убивало, что он не может прикоснуться. — Пожалуйста, дыши.

— Зачем ты их убил? — выдавила я, захлебываясь болью, перед глазами плыло. — Зачем?

— Я заключил клятву крови с Молохаем, — признался он. — Согласился стать его оружием. Он произносит имя, и я не могу сопротивляться. Клятва берет верх. У меня есть минуты, прежде чем тело перестает принадлежать мне, и потом я теряю контроль, пока все не закончится, — он поднял глаза, и в них была бескрайняя нежность, серебряная и теплая, как лунная река. — Но, Элла, я не знал, что ты была там, с Голдами. И Молохай не знал. Это не твоя вина, что они умерли.

Я сжала зубы, чувствуя, как под кожей закипает гнев.

Он лгал. Он перевернул мой мир, разбил его вдребезги, и все равно знал меня. Знал, что я виню себя.

— Это не твоя вина, — продолжал он, словно надеясь убедить. — Они были потомками кузенов Симеона и Кристабель — твоих кузенов. Молохай хотел их смерти, и это не имело к тебе никакого отношения.

Я отказалась принимать эту правду. Покачала головой. Позволила поверхностной злости заразить сердце, ведь злиться было проще, чем принять ту запутанную кашу, в которую превратилась моя реальность.

— Ты позволил мне излить тебе душу об их смерти, — произнесла я с ненавистью. — Просил доверить тебе эту боль, зная, что именно ты ее