Под мраморным небом - Джон Шорс

* Джизья – подушный налог, взимавшийся с немусульманского населения стран мусульманского Востока.

Я кивнула. Мы снова обнялись. Я шепотом сообщила подруге, где и когда она должна встретиться с Низамом. Разумеется, его имя я от нее утаила: хотела сделать сюрприз им обоим. Сегодня вечером я посвящу Низама в свой план, и завтра он будет на седьмом небе от счастья, когда узнает, что ему предстоит отправиться в путешествие вместе с Ладли.

Я поправила покрывало на ее голове и сказала:

– Спасибо, моя подруга.

– Благодарить будешь в Калькутте, хитрая лисица. – Она игриво, как в детстве, ущипнула меня за щеку. – Лучше молись, чтоб я на обратном пути не увела у тебя твоего мужчину.

– Не уведешь, – сказала я, подавив смех.

– Это почему же?

– Тебя ждет другой.

– Вот еще, – саркастически хмыкнув, произнесла Ладли.

– Я тебя люблю, – сказала я, целуя подругу в лоб. Она хотела что-то сказать, но я продолжала: – Будь осторожна в Декане. И до встречи в Калькутте. Скоро мы снова будем вместе, снова будем молоды.

ГЛАВА 24

Пути-дороги

Я последовала совету Ладли и довела себя до жалкого состояния. Целую неделю после ее отъезда я ничего не ела – только пила сок и воду. Я сильно похудела, едва держалась на ногах. Перестала ухаживать за лицом и волосами. Ходила босиком, в грязной одежде. Словом, всячески старалась показать, что я сломлена и пребываю в глубокой печали.

Я не позволяла себе впасть в бредовое состояние, но меня часто посещали видения, когда я не спала. Картины моего детства, строительства мавзолея, ночей, проведенных с Исой. Со временем я научилась ценить эти видения. Они переносили меня из моей камеры в более счастливую пору моей жизни.

Я и отец угасали вместе. Он не хотел, чтобы я в своем ослабленном состоянии ухаживала за ним, иначе наши тюремщики непременно заподозрили бы, что я притворяюсь. В конце концов, как я могу ухаживать за ним, если не способна позаботиться о самой себе? При обычных обстоятельствах я отговорила бы отца от его решения, но я сама была обессилена – едва поднималась с пола, у меня начинала кружиться голова. Мы оба знали, что ему лучше находиться с мамой в раю, чем со мной в этой камере. И отец чахнул.

Через месяц после побега Ладли к нам явился Аурангзеб. Увидев меня, он ухмыльнулся, обозвал меня жалким ничтожеством и попросил Аллаха простить мне мои грехи. Я не отреагировала на слова брата, вела себя так, будто вообще не сознаю, что он стоит передо мной. Но в тот день все мое существо обратилось в слух и зрение. Лицо Аурангзеба дергалось, видно было, что чувствует он себя плохо. Вероятно, по-своему он любил Ладли, и ее предательство глубоко его ранило.

Если бы я стала дерзить, он убил бы меня. Если б улыбнулась, он ударил бы меня. Но моя подруга оказалась права. Пришел Аурангзеб совсем мрачный, а уходил немного повеселевшим. И хоть все то время, что он был у нас, он не убирал руки с эфеса меча, словно боялся, что на него вот-вот нападет убийца, думаю, он торжествовал, глядя на нас с отцом. Ну как же! Вот они, двое заклятых врагов, сломлены и находятся на пороге смерти.

Шли месяцы, я с нетерпением ждала вестей об убийстве моего брата. Увы, тщетно. Молчание терзало меня, я опасалась, что мой план провалился. Неужели мои друзья не добрались до Биджапура? Или я ошиблась в Шиваджи? С каждым днем меня все больше охватывало отчаяние, потому что я не находила ответов на свои вопросы. В самые мрачные мгновения безысходности я молила Аллаха о смерти Аурангзеба, полагая, что только с его кончиной я смогу вернуться к настоящей жизни.

Правда, время, проведенное в тюрьме, подарило мне отца, и это был бесценный дар. Я всегда были близка с отцом, но за долгие годы заточения наша связь стала крепче во сто крат. Когда я голодала и была слишком слаба, чтобы играть в игры и даже смотреть в окно, мы шепотом беседовали. Отец рассказывал мне все, что он помнил о маме. Я развлекала его рассказами об Исе и Арджуманд, о том, что мы делали, когда я видела их в последний раз, делилась с ним предположениями о том, чем они занимаются сейчас. Я и отец, мы многому научились друг у друга. Я научилась прощать, верить, познала поэзию. Он узнал про горести женщин Хиндустана, узнал про море.

В последнюю ночь, что мы провели с ним вместе, мы говорили о маме. Потом он почувствовал острую боль и, должно быть, понял, что скоро покинет меня. Он попросил вина, к которому мы не прикасались вот уже целый год. Вино было ароматное, как и инжир, который мы жевали.

– Как ты думаешь, какой она предстанет предо мной, Джаханара? – слабым голосом спросил отец. – Как при нашей первой встрече или такой, какой была в минуту смерти?

Я приподняла на подушке его голову, чтобы он мог в окно увидеть звезды.

– Возможно, – отвечала я, – она явится к тебе такой, какой была в день вашей свадьбы.

Отец глотнул из чаши, которую я поднесла к его губам:

– Это было бы замечательно. Хотя мне кажется, что свет... мне кажется, что свет материнства придал блеск ее красоте. – Все его существо опять пронзила резкая боль, он схватился за бока. Когда приступ наконец миновал, он снова попросил вина. – Не плачь обо мне, – прошептал он, хотя в его глазах стояли слезы. – Мне всегда везло, я был счастлив, как лодка на волнах твоего моря.

И слезы вдруг потекли по моим щекам. Я не стала их сдерживать.

– Но мне будет тебя не хватать.

– У тебя будут Иса и твоя прекрасная дочь.

Пальцами я провела по его морщинистой ладони:

– Пожалуйста, передай маме, что я люблю ее, что я пыталась жить так, как она меня учила. Старалась не опозорить ее память.

– И ты не опозорила ее, Джаханара. Не опозорила. И она – не воспоминание, дитя мое, ибо она живет в тебе. Я вижу ее. Я говорю, а она прикасается ко мне.

– Она любит тебя, отец. Она любит... – Я умолкла, спрашивая себя, что он хотел бы услышать. – Она любит тебя, как слова любят поэта.

Уголки