Я буду держать тебя - Эйлин Торен

Денис чувствовал. Целовал с напором, стараясь при этом не жестить, но и какая же вкусная, билась током, отдавалась. Бля, он сдох бы, если бы не откликалась, но он не ошибся, надо было просто поймать.

— И продолжаешь, — прошептал, отрываясь с нежеланием диким.

Он бы её прям здесь трахнул, пох, что лифт, пох на всё вообще…

Аделаида всхлипнула, когда он вытащил её на этаж — на руки подтащил и вперёд. Не отрываясь от неё, сталкиваясь яростно и расцепляясь, чтобы вздохнуть — всё обострилось, болезненно, ярко.

Сорока под кайфом. И уверен, что Аделаида где-то там же, где и он.

Она обнимала его ногами и определенно тёрлась о возбуждённый член. Сука, мешает одежда, двери эти… пусть от лифтов в межквартирный холл открыта, древняя, обшарпанная, сто слоёв краски и те отваливаются, но и вторая.

Чтоб его, он не думал, что такие у кого-то ещё остались — давно же все себе железные поставили, а тут, как в детство попал… у него такая была. Прям почти точь-в-точь, даже цвет, и эти гвоздики вколоченные в полотно для красоты… — не надо и открывать, можно с ноги ударом вынести.

Аделаида не справилась с замком, Денис, рыча, забрал у неё ключи. У него получилось, хотя в какой-то момент он подумал, что и правда вынесет эту её дверь. Срать. Поставит новую.

Напряжение, что они накапливали между собой всё это время, наконец достигло пика — это сносило всё вокруг, включая их самих.

Аделаида что-то несогласное промычала, вместе с скручивающим стоном в его рот, когда он скинул свои кроссовки, зафиксировал её так же, как в лифте у стены, только сейчас ещё и на руках держал. Точнее, одной рукой держал, а второй снимал один ботинок, потом перемена рук — другой. Застёжка не поддалась, он глянул на неё вынужденно.

— Денис, нет, — воспользовалась этим кошка-злючка.

— Что “нет”? — справился с ботинком. Попытался поцеловать, но встретил эту стену… реально стену, потому что женщина увернулась.

Но подставила шею…

— Денис, — и продолжала же вибрировать. А это его имя, протянула, а у него всё так стиснулось, что — она просто не может его обломать.

— Что, кошечка, что?

— Я не… мы не… — у неё не получалось форму мыслям придавать. Значит и не надо.

— Почему нет? — всё же решил спросить, всматриваясь в лицо во мраке коридора, где света только от окон в кухне.

Бля, красивая, девочка же совсем. Горела. Эти щёки, наверняка красные, исцарапанные его щетиной, губы распухшие от жестоких поцелуев. Пережестил? Пережал?

Нет… нет…

Глаза-то безумные, блестели, дыхание тяжёлое.

И желание! Не надо видеть. Глаза закрой и — било по нему, до рыка. А как он хотел услышать, как она будет стонать, когда доберётся до неё. Разложит. Под себя.

— Я старше, и ты… это просто…

— Это просто секс — ты хочешь меня, я, охуеть, как хочу тебя. Просто забей, малышка. Мозги в кашу от тебя и стояк, сейчас взорвусь к херам.

Ну, что ему делать, если он не романтик весь из себя. Может она вообще не привыкла к такому? Может… но и стихи он читать не умеет. Комплименты — вот так, как сказал. Куда уже выразительнее и основательнее?

Реально взорвётся до того, как доберётся…

И он просто снова поцеловал.

Всё. Пох.

8

Аделаида потерялась. Где-то на грани понимания. У основания… чего? Мысли в прах, развеяны и снесены бурей, которую она не сдержала бы ни за что.

Денис слишком… слишком… просто — слишком!

Но только она никогда не верила, что можно утонуть вне воды, от чувств, захлебнувшись всего лишь одним желанием, таким сильным, что до ора свело внутренности и будто умираешь, будто только ради этого момента и жил всё это время, а после можно и умереть.

Она не думала ни о чём. Просто. Пустота.

Точнее — заполненная пожарищем и… она не бежала от него, как очень хотелось… очень. В лифте, очень хотелось и… чтобы не отпускал, чтобы прижимал сильнее.

И она не могла бы найти себя, она вообще не поняла, когда, в какой момент потерялась полностью.

Когда рациональное в ней сгинуло, словно не было?

Как вообще возможно, чтобы вот так и, словно она подросток, словно никто никогда не целовал, а Денис этот — он напирал, был везде. Не оставлял возможности не то что сообразить, вздохнуть воздухом, который не наполнен его запахом и его вкусом. Настоящим, мужским. Сводящим с ума, и внутренности и внутренности наполняя болезненным желанием, невыносимым.

И потому она ухнула в этот огонь ещё сильнее.

Только на мгновение, чудом, внутри глас разума проснулся, чтобы сказать, что — она не может, они не могут. Денис этот — не может!

Что на него нашло? Он же не серьёзно!

Но, прижимаемая им к своему невероятно большому горячему телу, отсюда, с её ракурса, так вообще огроменному, Ида чувствовала, что Денис очень даже серьёзно… очень!

И не надо было этого откровения: “охуеть, как хочу тебя” — слишком! Очередное.

И глас разума стих окончательно не только от самих слов, но и от того, как это было сказано.

Ида умерла. Вот была и не стало. Той её сложной всей такой, самостоятельной, пытающейся быть гордой, бесстрашной… строгой, рациональной, прагматичной…

Денис и его губы, руки, пальцы… жглись. Дыхание. Опаляло. Заполняло полностью. Жаром лихорадочным.

Ида не соображала, как удалось раздеть его, или самой… нет, она сама и не делала ничего.

Можно быть таким здоровенным, жутко, но при этом таким ловким?

И голову ей не включить, не тряхнуть, чтобы пришла в себя, остановила.

Потому что нельзя.

Можно.

Потому что страшно.

А ей вообще не страшно ни разу.

Почему — просто секс. У неё никогда не было просто секса… такого уж точно!

Где-то между тем, как он всю её зацеловал сплавившуюся в его руках и под напором его губ и языка. Восторженного, полного грубого триумфа: “мокрая вся, кошечка!” И тем, что он зашёл в неё — Ида кончила.

А ей показалось, что это просто нельзя такого много огненного и страстного. Если бы мысли не испарились, если бы не отключилась способность соображать, она бы не поверила, что это оргазм.

— Ебать, красивая какая, хочу ещё, — прохрипел в неё Денис, и усилил напор. Входя в неё, заполняя так, что… что…

Ида вообще не понимала, как у него получается так… так…

При том, что он такой