Ванильное мороженое - Эрика Робинсон

Мелани могла изменить стиль одежды, прическу, макияж, но не могла изменить себя — такую, какой была все последние шестнадцать лет, какой не переставала быть и сейчас. Рано или поздно мотивы, движущие ею, ее неопытность дадут о себе знать. И уж коли она не совсем чиста в своих намерениях, ей стоит хотя бы подготовить к этому Кларка.

— Наверное, театр и телевидение отнимают у вас все время? — предположил он.

— Может быть. Но дело не только в этом. Лет с двенадцати что-то все время мешало мне заняться собой. Рождение брата почти совпало с очередным разводом мамы и с предложением, которое получают только раз в жизни: ее пригласили сняться в Европе в роли, о которой она мечтала всю жизнь. Поэтому мне пришлось заняться воспитанием Джонни. Это было не так уж трудно, учитывая количество нянь и гувернанток… Но Джонни рос практически без матери, и кто-то должен был компенсировать ему ее отсутствие. Конечно же все эти годы он был главным моим приоритетом, важнее карьеры, и уж тем более свиданий.

— В этом нет ничего удивительного. Вы убедились на близком примере, что свидания ведут к браку, который не кончается ничем хорошим.

Он понял! Мелани прикусила губу, спросив себя: сколько еще она может сказать ему, захочет ли это сделать, способен ли он понять все? Когда она пыталась придумать, как рассказать ему о контракте с Голливудом, о стремлении к финансовой независимости и о желании завести роман, но без серьезных обязательств, все слова звучали беззастенчиво корыстно — как будто она флиртует с ним только ради того, чтобы получить познания, которые принесут ей деньги, карьерное продвижение, немного удовольствия, и ничего больше.

Но это было не совсем так. Мелани боролась со своим влечением к Кларку с первого дня их знакомства, с первой же ночи, когда он проник в ее сны. А теперь у нее появилась возможность сделать эти сны реальностью. Ради себя. Ради него.

И ради роли. Факты — упрямая вещь.

— Джонни улетел сегодня утром, чтобы присоединиться к матери в Париже, где им обоим предстоят съемки, — сказала Мелани. — А у меня появился редкий шанс пересмотреть свою жизнь заново, переоценить ценности.

— Переоценить ценности. — Кларк хохотнул, но в этом коротком лающем звуке не было веселья. — Мне это знакомо. Не так давно мне тоже представилась подобная возможность.

— Вы имеете в виду выдвинутое против вас обвинение?

Кларк от удивления подался вперед, и его красивое лицо оказалось всего в дюйме от лица Мелани.

— Откуда вы знаете?

— От Джеда. Некая дама обвинила своего психоаналитика в сексуальных домогательствах. Присяжные пожалели несчастную, а психоаналитик был на год отстранен от практики. Честный Джед сообщил мне имя этого бедолаги.

Взгляд Кларка был направлен на тусклую аварийную лампочку.

— И что вы об этом думаете? — бесцветным голосом спросил он.

— Это должно меня напугать?

В ее голосе не было ни тени страха, и Кларк подумал, что у Мелани Уитлоу действительно нет никаких фобий, помимо вполне объяснимой боязни молний. Когда Кларк повернулся и посмотрел ей в глаза, он увидел в них только интерес, непреодолимое желание понять. Ему знакомо было это выражение: каждый день он неоднократно видел его в зеркале. С того самого дня, когда пришла повестка в суд. А может быть, даже и раньше.

Он вырос в семье мэра маленького городка и с раннего детства научился сдерживать свои эмоции. Выше всего ценилась благопристойность. Ни веселой беготни с мальчишками во дворе, ни шумных игр. В школе — только хорошая учеба, примерное поведение, послушание во всем. Сын мэра должен быть примером для других…

Но сын мэра также должен был молчать о том, как мэр в негодовании разбил ветровое стекло новенькой машины, потому что она не хотела заводиться. Сын мэра не должен был никому рассказывать о чеках, пожертвованных жителями на празднование юбилея городка, которые мэр разорвал только потому, что кто-то поинтересовался, как будут израсходованы средства…

Единственное, чему Кларк научился в отчем доме, — это тому, что ярость непродуктивна и разрушительна. Если дать ей волю, она может даже искалечить душу когда-то хорошего, доброго человека. Кончилось все это долго вызревавшим бунтом. Едва окончив школу, он сбежал из дому. Все, чего он добился потом, было только его заслугой… Как и эта история с Джейн Томлинсон.

Но сейчас ему не о чем беспокоиться. Только не здесь. Только не с Мелани Уитлоу.

— Вам ни к чему бояться меня, — заверил ее Кларк, решив отбросить горькие воспоминания и сосредоточиться на этой чудесной, соблазнительной женщине. И все-таки сначала он должен сказать ей всю правду. — Ни к чему, — с горечью усмехнулся он, — если вы не собираетесь выдвинуть против меня ни на чем не основанное обвинение, как это сделала Джейн Томлинсон, а потом с видом благородного негодования рассказывать в суде возмутительные небылицы широко разинувшим рты присяжным.

Кларк перевел дыхание и посмотрел на Мелани. В ее глазах светилось искреннее сочувствие, и он неохотно продолжил рассказ.

— Эта почтенная матрона как могла добивалась моей благосклонности. Каждый сеанс — а было их всего-то два, при первой же возможности я расстался с этой любвеобильной домохозяйкой, — оборачивался для меня пыткой. — Кларк сделал паузу.

Мелани продолжала молчать. Ее взгляд был опушен. Ей не хотелось проводить какие-либо параллели и еще меньше хотелось, чтобы это делал Кларк. Наконец, чтобы нарушить затянувшееся молчание, она натянуто произнесла:

— Какая мерзость.

— Да, но отвратительнее всего повел себя я сам. Во время суда стало очевидным, что Джейн остро нуждается не в психоаналитике, а в психиатре. Но для остальных это было не столь очевидно. Присяжные, видимо привыкшие к телевизионным мыльным операм, распознали в этом процессе знакомый сюжет и единодушно вынесли мне обвинение. И здесь меня охватил приступ необъяснимой ярости. От глупой безысходности этого фарса я высказал вещи, которые уважающий себя психолог не сказал бы даже под пыткой, тем самым развив сюжет по знакомому им шаблону.

Мелани почувствовала, что Кларк весь дрожит, и взяла его руку в свою. Он вздрогнул, но вовсе не оттого, что ему неприятно было прикосновение ее бархатистых пальцев, а от отвращения к себе — за то, что и в интонациях его рассказа проскользнула ярость, которую он так порицал в отце и которую тогда обнаружил и в себе.

— По-человечески это можно понять. Хотя, наверное, не очень хорошо для репутации психоаналитика… Но если вас отстранили на год от практики, то почему позволили набрать нашу группу?

— Работа, которую я пишу, — в рамках университетских исследований. Она не рассматривается как частная практика. На ученом совете меня внимательно выслушали и, взвесив все обстоятельства, сочли, что я имею моральное право продолжать исследования. Кстати, о репутации психоаналитика… Думаю, она тоже не пострадала. Каждый из нас рано или поздно сталкивается с подобным, а некоторые и неоднократно. Это специфика работы. Так что коллеги отнеслись к ситуации с полным пониманием и глубоким сочувствием. Чего нельзя сказать обо мне. На суде я вел себя безобразно…