Сломленный ангел - Лесли Пирс

— Не беспокойтесь больше обо мне, — сказала она с достоинством. — У вас есть жена и семья, думайте лучше о них.

Стивен не нашелся, что ответить.

— Желаю вам удачи. — Это было все, что он смог выдавить.

— Я написала Бет письмо, — проговорила она, вытаскивая конверт из кармана брюк. — Вы не могли бы передать его ей?

Стивен кивнул, соглашаясь, и добавил:

— Берегите себя, Сюзанна. Я буду думать о вас, с этим ничего не поделать.

— Я не желаю, чтобы новый адвокат был из вашей фирмы. — Она подошла к двери и сделала ожидавшему ее снаружи офицеру знак, что хочет, чтобы ее выпустили. — Пусть будет кто-нибудь совершенно посторонний.

Бет пробыла дома не больше пяти минут, когда зазвонил дверной звонок.

Она подняла трубку интеркома и услышала голос Стивена:

— Я опускаю письмо Сюзанны в твой почтовый ящик, — сказал он. — Зайти не могу, я и так опаздываю, но мне показалось, что ты захочешь получить его немедленно.

Бет помчалась вниз, перепрыгивая через две ступеньки, надеясь успеть поймать Стивена, но опоздала. Он ушел, а внизу ее ждало письмо. Она вскрыла его, поднимаясь наверх.

«Дорогая Бет, — читала она. — Не знаю, прочтешь ли ты это письмо до того, как мистер Смит скажет тебе о том, что я отказалась от его услуг, но, думаю, это не имеет решительно никакого значения, потому что я знаю: ты поймешь меня, даже если он и не понимает.

Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Пожалуйста, не приходи в суд, не пытайся навестить меня, не пиши мне. Это ни к чему хорошему не приведет».

Дойдя до верхней площадки, Бет прервала чтение. Она закрыла за собой дверь, вошла в гостиную, опустилась на диван и продолжила читать.

«То, что возникло между нами, когда мы были детьми, навсегда останется со мной. Я хочу, чтобы эти воспоминания сохранились у меня чистыми и незамутненными. Ты понимаешь меня? Судьба сыграла с нами злую шутку, заставив нас встретиться вновь при таких обстоятельствах. Ты — олицетворение успеха, а я — грязь под ногами. Но я считаю, что случайностей не бывает, и, наверное, в нашем случае дело не только в том, что я должна была устыдиться того, чем я стала, но и в том, чтобы и ты смогла взглянуть своему прошлому в лицо.

Я сказала твоему полицейскому, что тебя изнасиловали. Может быть, сейчас ты об этом уже знаешь. Я хотела досадить ему, причинить боль, и я получила от этого удовольствие.

Я знаю, что сейчас ты теряешься в догадках, почему так происходит, точно так же, как ты наверняка не понимала и того, зачем я призналась в других убийствах. Ты ни за что не поверила бы, что я окажусь способна на такую жестокость и мстительность. Но это правда.

Я не могу сказать точно, в какой момент я начала меняться и перестала быть той девочкой, которую ты знала. Вероятно, это происходило постепенно, в течение многих лет. Я помню, как возненавидела и своего отца, и брата в последние десять лет жизни матери. Я была, как взведенная пружина, и завод становился все туже с каждым днем. Я говорила тебе о моральном шантаже, но дело не только в этом. Я боялась их, особенно Мартина. Он унижал и подавлял меня с самого детства и вел себя все хуже и хуже, когда я взрослела. Поэтому, когда отец оставил ему все, я решила, что с меня хватит. Если бы тогда в мою жизнь не вошел Лайам, мне пришлось бы убить Мартина, потому что пружина готова была сломаться.

Если бы дело было только в Мартине, я испытывала бы законную гордость, избавив мир от такого жестокого и злобного человечишки. Я бы сразу пошла в полицию и во всем созналась, приняла бы заслуженное наказание и чувствовала бы, что справедливость восторжествовала.

Но я убила человека, которого любила. Потом я потеряла Аннабель, и для меня все было кончено. Но тут появился Ройбен, и я решила, что мне дается шанс искупить свои грехи.

Вот я сижу сейчас в своей камере и не могу внятно объяснить, почему я чувствовала, что должна убить его и Зою. Но я точно знаю, что ярость, которую я испытывала к Мартину и своему отцу, потеря Аннабель, то, что я сделала с Лайамом, — все это перемешалось с унижением и болью, которые причинили мне Ройбен и Зоя. Я должна была показать им, что они не могут безнаказанно так вести себя со мной.

То, что я убила их, мучило меня. Но я не чувствовала себя виновной в том смысле, как ты это понимаешь. То, что я испытывала, было сродни ликованию. Впервые в жизни я ощутила себя сильной и способной на поступок.

Я понадеялась, что эта вновь обретенная сила останется со мной и в Бристоле. Я мечтала о том, что найду хорошую работу, снова устрою свой дом. Но одежда моя была поношенной, у меня не было денег, и на каждом шагу меня преследовали воспоминания об Аннабель.

Я попала в замкнутый круг. Без приличной одежды я не могла рассчитывать на хорошую работу, а без работы у меня не было денег, чтобы купить одежду. Все, что я зарабатывала уборкой помещений, едва хватало на оплату жилья и еду.

Может быть, не встреть я тогда в Даунсе доктора Визерелла вместе с этой сукой-блондинкой, я нашла бы наконец путь наверх. Но при виде их, виновных в смерти Аннабель, ко мне вернулись все страшные воспоминания. И у меня появилась цель. Я начала следить за ними, моя жизнь вновь получила смысл. Я так много узнала о них, до мельчайших подробностей выучила их ежедневный распорядок. После работы они обычно шли пешком в бар «Адам и Ева» в Хотвеллзе, чтобы выпить там по стаканчику. Я садилась в углу, прикрывалась газетой и наблюдала за ними, поражаясь тому, что они так поглощены собой, что не замечают меня. Я придумывала все новые и новые способы причинить им боль, например рассказать об их связи его жене и ее мужу, написать «изменщики» на дверях медицинского центра, я даже подумывала о том, чтобы убить одного из их детей. Люди могли считать меня алкоголичкой, но единственное, что меня занимало, — это месть.

Однако какая-то часть меня испугалась тех чувств, которые обуревали меня. Я знала, что со мной что-то не так, но мне не с кем было поговорить, я даже не знала никого в своем доме на Белль-вю. Я приходила в конторы и убирала их. Каждую пятницу они оставляли для меня деньги на столе. Я там никого не видела, никогда. Я напоминала себе маленькое ночное животное, жившее невидимой для всех жизнью. Когда я брала с собой бутылку и шла посидеть в сквере в Хотвеллзе, то, наверное, надеялась, что кто-нибудь обратит на меня внимание и меня арестуют или отправят в больницу для умалишенных. Но никому не было до меня никакого дела, никто даже не заговорил со мной.

За несколько дней до того, как я застрелила их, я заболела. Я лежала в постели, вся дрожа, в своей ужасной комнате, зная, что если я умру, то пройдут недели, прежде чем кто-нибудь обнаружит мое тело. Тюрьма внезапно показалась почти желанным выходом, так что я сразу же отбросила мысль о том, чтобы убить их тайно и скрыться. Застрелить их в открытую было бы намного проще и драматичнее. Все сразу узнают, кто сделал это и почему. Меня не волновало, что будет со мной потом.