Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

к стопке заранее подготовленных квадратиков пергамента и своему черному перу, расправляю один из жаворонков и пролистываю записку, морщась, когда вижу дату.

Бедняга Кроув уже больше двадцати циклов ждет, когда его квота на добычу крабов будет окончательно утверждена.

Я беру перо и начинаю выводить извинения.

― Кстати, Роан вернулся?

― Нет.

Я качаю головой.

Может, отправлю кого-нибудь проверить его. Убедиться, что с ним все в порядке.

― Так… ты собираешься спросить о ней?

У меня кровь стынет в венах, этот дурацкий орган в груди упирается в ребро.

― Нет, ― выдавливаю я, снова обмакиваю перо в чернила и продолжаю писать ответ.

― Она все еще здесь.

Я останавливаюсь, закрываю глаза и снова вздыхаю. Медленно опускаю перо на стол, откидываюсь в кресле, скрещиваю руки на груди и уделяю Пироку все свое внимание. Жду, когда он продолжит.

― Я видел ее на рынке.

Я вздергиваю бровь.

― О?

Он кивает.

― Покупает всякое дерьмо.

Я смотрю на него, ожидая продолжения. Но он молчит.

― Ну, и что за дерьмо?

Он закатывает глаза, как будто это возмутительный вопрос, но это не так.

Не для органа в моей груди, который слишком мягкий для своего блага.

Пирок начинает загибать пальцы.

― Кожа, мыло, припарки, полотенца. Она зашла в «Изогнутое перо» и ждала снаружи, пока парнишка забрал мешок чего-то для нее, но я не могу сказать чего, потому что не вижу сквозь кожу. Еще она купила мешок перьев у местного птицевода, но это могло быть и зерно. ― Он пожимает плечами. ― Я старался держаться на расстоянии.

Я хмурюсь, мой взгляд падает на кучу жаворонков, пока я обдумываю его слова. Складывается впечатление, что она обустраивается, а не готовится к отъезду. Что не имеет смысла. Разве что она… что-то вспоминает. Возможно, у нее формируется новая привязанность к этому месту.

При этой мысли у меня щемит в груди, и я с трудом сдерживаю стон, когда снова тру лицо ― мне отчаянно нужна ванна и, возможно, стена, о которую можно побиться головой.

― Ты примешь участие в праздновании Великого шторма? ― спрашивает Пирок, и я наклоняюсь вперед, возвращаясь к разворачиванию остальных скомканных жаворонков.

― Я, конечно, буду поднимать платформы.

― Я имею в виду сам фестиваль.

Я вздергиваю бровь, протягивая ему половину стопки.

― А я когда-нибудь это делал?

Он по-прежнему не делает попытки помочь, вместо этого, прищурившись, смотрит на меня.

― Ты действительно думаешь, что сейчас подходящее время, чтобы превратиться в упрямого придурка?

Идеальное время, на самом деле.

― Последний раз, когда я видел ее живой, был во время Великого шторма, который мы провели вместе. ― Я разворачиваю еще одного жаворонка и бросаю его в кучу. ― Мы провели вместе сон, а на следующий день я улетел помогать восстанавливать деревню. В следующий раз я увидел Эллюин, когда ее безвольное тело уносил в небо скорбящий дракон, ― рычу я, шлепая еще одного жаворонка на эту чертову кучу. ― Так что нет, идея пригласить ее на праздник Великого шторма не вызывает у меня восторга, и я не стану извиняться за это.

― Может, в этот раз все будет иначе?

Я усмехаюсь — тихо и невесело.

― Может, она сможет что-то сделать с моим сердцем? Безусловно. Она прекрасно управляется со своими ножами. Как раз найдет им применение.

Пирок вздыхает и бьет кулаком по подлокотнику кресла.

― Слушай, все, что я знаю, ― это то, что она спрашивала одного торговца, не видел ли он короля. Поступай с этой информацией как хочешь, ― бормочет он, затем встает и идет к двери.

Я хмурюсь.

― Куда ты идешь?

― Хочу напиться в покоях Грима и разобрать его коллекцию кинжалов, ― бурчит он, выходя из кабинета. ― Потому что он, вероятно, уже мертв, этот засранец.

Звук его шагов стихает, и я запрокидываю голову, уставившись в потолок.

Черт… черт.

Оставив жаворонков, я поднимаюсь и направляюсь к балконным дверям, распахиваю их настежь и выхожу под яркие солнечные лучи, откуда открывается вид на Домм и Лофф.

Западный мыс.

Я подхожу к увитой виноградом балюстраде, опираюсь на нее локтями, и мое сердце замирает, когда я вижу вдалеке какой-то силуэт ― прямо там, где вода бьется о каменистый берег. Нахмурившись, я возвращаюсь в свой кабинет и беру со стола подзорную трубу, затем возвращаюсь на балкон и растягиваю ее, прикладываю к глазу и направляю в сторону фигуры.

От этого вида у меня трещат ребра.

Рейв переступает с камня на камень ― ноги босые, волосы собраны на макушке, щеки и плечи слегка загорели. На ней короткая черная ночная сорочка, в которой она была, когда я водил ее в гости к Слатре, одна из тонких бретелек спадает с ее плеча.

Она не удосуживается вернуть ее на место, словно не замечает, а вместо этого наклоняется и достает ракушку из-под камней. Она осматривает ее со всех сторон, прежде чем положить в корзину, висящую у нее на руке.

Я сглатываю, когда она выпрямляется и смотрит своими холодными ледяными глазами в сторону… Мое сердце замирает.

В сторону норы Райгана…

Ну, черт. Похоже, она думает о нас.

― Готова к следующему раунду, Лунный свет?

Она заправляет за ухо выбившуюся прядь волос, и в ее глазах появляется тоска, от которой у меня замирает сердце.

Я хлопаю трубой по ладони, закрывая ее, и размышляю о последствиях того, что я вырву свое сердце и разобью его о камень. Ей нужно время.

Хотя, возможно, Пирок прав. Может, в этот раз все будет по-другому.

А может, еще хуже.

В любом случае, нет никого другого, кому я бы охотно подносил свое сердце на блюдечке ― снова и снова, как безнадежный, влюбленный бродяга, выпрашивающий угощение.

ГЛАВА 68

Сегодня я присутствовала на Десятине.

Поскольку его отец был в отъезде, Каан восседал на бронзовом троне, принимал подношения, и передавал их тем, кто сам мало что мог предложить.

Я наблюдала из глубины зала, как он разговаривает с каждым с такой милостью и беспристрастностью, что это напомнило мне, как Маха и Пах управляли своим королевством, и почувствовала глубокую тоску по дому при этой мысли…

Пах не уважал короля Остерна. Он говорил, что их ценности не совпадают. Что Остерн не заботится о тех, кто не слышит песни стихий.

Я смотрела,