Запрещенные слова. Том 2 - Айя Субботина

И Дубровский, как будто чувствуя, моментально сгребает меня в охапку вместе с одеялом.

Прижимает к себе крепко-крепко, как будто боится, что я снова исчезну.

Целует. Не как раньше, без голода и ярости, но с такой нежностью и глубиной, как будто заново пробует меня на вкус.

Как будто пытается закрывает дверь между тем, что было – и тем, что сейчас.

Я обвиваю его шею, прижимаюсь еще ближе. Одеяло сползает с моего плеча, и Слава тихо усмехается мне в губы.

— Если ты под одеялом сейчас в том же виде, в котором я тебя оставил, Би, - его взгляд темнеет от желания, - то рискуешь остаться голодной. Очень голодной.

Я улыбаюсь сквозь поцелуй. Я не против. Совсем не против.

Но мой желудок снова издает предательский, громкий звук.

Слава отстраняется, вжимается лбом в мой лоб и смеется.

— Понял – не дурак. Сначала – ужин. Потом – все остальное.

Он подхватывает меня на руки и аккуратно усаживает на высокий барный стул у острова. Поправляет одеяло, подтягивая его до самого носа, так, что в темном окне я кажусь себе похожей на сову, но это абсолютно не смущает – наоборот, окончательно смахивает с нашего вечера остатки формальности.

Я сегодня точно королева, потому что единственное, что от меня требуется – сидеть и с щенячьим восторгом наблюдать, как Слава накрывает на стол: ставит передо мной тарелку с огромным рыбьим стейком, поливает сверху соком из дольки лимона, выкладывает щипцами салат. Получивший на тарелке натюрморт далек от ресторанной подачи, но я готова есть вот так всю жизнь.

— Вино будешь? – Открывает ящик, показывая довольно неплохую коллекцию бутылок.

— Белое, полусухое, - мурчу в ответ и, не в силах сдерживаться, прямо рукой отламываю хвостик от стейка, отправляя его в рот с восторженным урчанием.

Дубровский ставит передо мной красивый бокал на тонкой ножке, себе, подумав, наливает тоже, буквально на пару глотков. Я помню, что он рассказывал – алкоголь не любит не потому, что что-то там, а просто ему чисто технически не нравится вкус.

Мы едим. Молча. Но это абсолютно правильная тишина – уютная, интимная.

Мы наслаждаемся едой, вином и присутствием друг друга.

И это ощущается как возвращение домой после долгого, странного, одинокого путешествия.

— Би, - Слава делает глоток вина, хмурится и его голос снова становится напряженным. – Может, теперь расскажешь, от чего ты меня защищала. Господи, даже звучит странно, с учетом того, что моя обожаемая защитница в половину меня меньше по всем статьям.

Понимаю, что он намеренно разряжает обстановку перед явно непростым разговором, но внутри все равно натягивается.

Я не настолько наивна, чтобы всерьез верить, что обойдется без разговоров о прошлом. На его месте у меня был бы более чем длинный список «почему» и «зачем». Дубровский ведет себя как ангел, выбрав самую корректную формулировку, дающую мне широкий простор для ответа.

Но его вопрос все равно повисает в воздухе тяжелым неизбежным моментом истины.

И, конечно, мой ответ изменит все.

Я могу соврать – он, наверное, даже не станет ковыряться, по крайней мере – не сейчас.

Но врать ему я больше не хочу. Не могу – так точнее.

— Если что, - Слава явно чувствует мое напряжение, - можем поговорить об этом потом.

Боженька, чем я заслужила это чудо и даже не под Новый год?

В горле саднит от желания разреветься – исключительно счастливыми слезами.

— Все нормально. Я… - откашливаюсь, потому что голос предательски соскальзывает в шепот. – Нам нужно поговорить об этом сейчас.

Откладываю вилку. Смотрю на свои руки, лежащие на коленях. Потом – на него.

Он сидит напротив, спокойный, выжидающий. Ни намека на давление, но в серебряных глазах – вопрос, тот самый, главный.

Я выдыхаю, собираясь с силами. Хватит недомолвок.

— Ты же помнишь, что у нас с Резником… напряженные отношения?

Слава кивает, морщится.

Мне неприятен не сам разговор, а то, что снова приходится окунуться в дерьмо того вечера.

Но я все равно рассказываю как есть – про разговр с Резником, про шантаж, про то, что он поставил меня перед выбором, хотя это фактически была тупиковая сиутация.

Дубровский слушает не перебивая. Воздерживается от комментариев, хотя пару раз замечаю, как нервно дергается его кадык и белеют костяшки пальцев, когда он цепляет их в замок и подпирает подбородок.

Когда моя история доходит до разговора с Форвардом, взгляд Славы, ожидаемо, темнеет.

Я продолжаю говорить, хотя теперь каждое слово ощущается как шаг по тонкому льду.

— Я не знала, к кому еще пойти, - сознаюсь. – Прости. Ты имеешь полное право злиться. Это все из-за того… что я была слишком неразборчивой и глупой, и… испугалась. До смерти испугалась, что за мои ошибки придется расплачиваться тебе.

Слезы снова подступают к горлу, но я решительно их сглатываю. Жалеть себя бессмысленно – сделанное, даже если я еще долго буду отмываться от нашего с Резником «романа», все равно уже не вернуть.

Я замолкаю, потому что на этот раз сказала все. Вывернула душу наизнанку.

Теперь – ход Славы. Угадать, что он скажет – настолько трудно, что я даже не пытаюсь это делать. Просто украдкой поглядываю на его сосредоточенное лицо, и на то, как потирает большим пальцем нижнюю губу. Даже сейчас, хоть момент абсолютно не подходящий, мои мысли снова съезжают в сторону так, как ему невероятно идет каждая деталь, особенно – это колечко в губе.

— Значит, это был план Форварда… - Наконец говорит Слава. Без злости – просто констатирует вслух.

— Я просила его решить вопрос и закрыть рот Резнику. Технически, он просто выполнил мою просьбу, Слава.

— Ох, Би, поверь, он не нуждается в твоей защите, - на этот раз в его голосе звучит легкая ирония.

Я согласно киваю – апеллировать к этому мне совершенно нечем.

— Ты сделала то, что считала нужным, Би, - в голосе Дубровского нет ни намека на обвинение, хотя так же очевидно, что говорить это ему больно. И вспоминать, как я его отфутболила – тоже. – Но, блин, давай договоримся на будущее…

Он делает паузу, подбирая слова.

А я слегка офигеваю от «на будущее», потому что… честно, была уверена, что после моих откровений, он не будет готов разговаривать об этом еще очень и очень долго.

— Я не оспариваю твое право строить карьеру, Би, я уже однажды