Соседи - Коруд

ты. Не обижайся, пожалуйста, я не знаю, как еще объяснить. Филин кажется безобидным, но Ёжика пугает, Ёжик чувствует исходящую от него угрозу. В той истории есть ещё и Собака, которая помогла Ёжику найти свою котомку с банкой малинового варенья: он нёс её Медвежонку и потерял. Собака — это Том. Добрая Собака. Появилась, подкинула ответы-советы и снова растворилась в тумане. Кругом какие-то шорохи, звуки, ничего не понятно и очень-очень страшно не найти дорогу, страшно не спастись. Страшно забрести непонятно куда, не заметить обрыва, упасть в реку и захлебнуться.

Голос дрогнул, и Ульяна зажмурилась в попытке не расплакаться раньше времени и наскрести сил на продолжение. Комнату накрыла давящая тишина.

— Я Ёжик, Юль. А ты была права, когда сказала, что я вляпалась. Я вляпалась и даже не поняла, как это случилось. Не поняла, как такое вообще могло произойти. Это же… Ну… Это же… он, — нет, она так и не понимает, до сих пор до конца не понимает, в какой момент перемкнуло и почему. — Это я сейчас перед тобой сижу и в этом признаюсь, и тебе, наверное, может показаться, что признаюсь легко, но вообще… Я и себе-то еле-еле призналась, все никак не хотела смиряться моя голова. Я вляпалась, но прекращать всё это не хочу и не стану, хотя всю бесперспективность я вижу — поверь, вижу, как на ладони. И без вас с матерью. И я не знаю, какими словами объяснить тебе, почему не могу и не стану прекращать, — замотала она головой, по-прежнему крепко жмурясь. Оказывается, с закрытыми глазами чуть проще. — Просто он… Он очень много для меня тогда значил. У меня была ты — подружка из детского сада, со двора, и он. С тобой мы дружили, а с ним… Мама с папой же вечно на работе, папа приходил — я уже сплю. Мама возвращалась из института за час до «Спокойной ночи, малыши». Бабушки и дедушки далеко. Мне так не хватало родных, их тепла, общения, а он и его семья мне компенсировали. Тетя Валя меня пирожками кормила, Егор… Егор гулял, из сада забирал, бантики перевязывал, сидел со мной, когда я болела, книжки мне читал и комиксы. Из передряг вытаскивал, покрывал перед мамой. А сколько он мне стаканчиков скормил… А сколько игрушек починил, лишь бы я сопли-слюни по щекам не размазывала, я даже не скажу.

Всё-таки они покатились — горячими ручейками. Ульяна с усилием, раздраженно провела ладошкой по глазам. Она десятой части еще не сказала, а силы уже закончились. Рука нащупала лежащую у подлокотника дивана подушку, схватила и подмяла под живот, пальцы вцепились в бархатистую ткань. Губы и горло уже пересохли. Где там эта бутылка?

— В моей картине мира существовали четыре близких человека: мама, папа, ты и Егор. А потом двое фактически в один момент от меня… отказались. Папа ушел. Но он хотя бы время от времени напоминает о себе звонками… Пусть от этого не легче. И… и Егор ушел. Не так резко, как отец, но общение всё равно свелось на нет — можно сказать что вдруг. И я не понимала, почему. Я так до сих пор и не понимаю. Что я сделала? Чем таким заслужила? Почему меня бросили?! — грудную клетку сдавило, сплющило, несчастная подушка, должно быть, к концу этого монолога падёт смертью храбрых. — Мама говорила, что я должна принять, что так бывает, что это жизнь, что у него институт, новые друзья, домашние задания и вообще всё по-другому. Знаешь, каково это — понимать, что тебя променяли на новых друзей? Что от тебя… отказались? Мне было одиннадцать или двенадцать, я не помню… Наверное, уже двенадцать было, когда я окончательно осознала, что он больше не придет, всё. Всё…

Уля со свистом втянула ртом воздух: этот период она отчаянно пыталась оставить там, погребенным в недрах памяти. И вот — приходится вытаскивать воспоминания на свет, вновь пропускать те эмоции через себя. Ради того, чтобы Юлька попробовала её понять.

— Я смотрела на него во дворе, одного или в компании, в окружении каких-то девчонок, которые на нём висели. Я сталкивалась с ним в общем коридоре, в лифте — и встречала глухое молчание. Он здоровался, я здоровалась — и всё. Я физически чувствовала стену, которую он возвел, её можно было потрогать, я тебе клянусь. Это напряжение, смятение буквально в воздухе висело… И тогда я сказала себе, что ему просто надоело — конечно, чего еще было ждать? Что он со мной всю жизнь будет нянчиться? Он взрослый, я малая. У него новые друзья, новая жизнь. Ему не до меня. Конечно…

Было слышно, как на кухне капает кран, как идет секундная стрелка висящих на стене часов. Продолжать… Через колючий ком в горле, через резь в глазах. Хватая ртом воздух.

— И вот эта обида — она во мне росла, росла, крепла, крепла, мама утешала-объясняла-гладила по головке. А потом я всё «забыла». Оказалось, что так проще жить дальше. Стало не так больно. А потом, казалось, уже и совсем не больно. Я и правда всё забыла, Юль, потому что вспоминалось с таким скрежетом… А сейчас…

А сейчас черт знает что… Объяснить Юле, что происходит с ней сейчас, она не сможет. Но потребность высказаться заставляла искать эти слова, молчащая подруга показывала, что слушать будет столько, сколько понадобится. Что не осудит. Перед носом вновь материализовалась бутылка в протянутой руке. Кажется, кто-то сегодня напьется и домой придет на рогах. Да уже плевать.

— Если бы не Вадим, все осталось бы по-прежнему, это из-за Вадима всё, ему спасибо… Том, Баба Нюра — всем им спасибо… А сейчас… Сейчас — так. Меня словно вновь впустили в свою жизнь, нет больше стены. Да, мы общаемся. Как будто как прежде… Он меня после каждого занятия забирает от школы, Юль. Чтобы я в ночи не шаталась по району одна. Он… чуть не прирезал мудака, который напал на меня в подъезде. Не спрашивай. Потом. На следующий день принес мне перцовый баллончик. Помнишь, как он от Вадима после концерта требовал, чтобы он меня матери лично в руки сдал? Это поэтому. Я пришла к нему с гитарой — он учит меня гитаре, я заикнулась, что хочу попробовать поводить — он учит меня водить. У него я могу спрятаться от матери, если он у себя и если мне становится совсем невыносимо. Он меня встряхивает, напоминает, что существует жизнь за стенами