Соль под кожей. Том третий - Айя Субботина

— Тебя это расстраивает, обезьянка?

— Мой отец не мог… — Она мотает головой и снова рвано вздыхает. — Не с этим ублюдком, Дим.

— Это просто бизнес, Лори. Честный бизнесмен — такой же оксюморон, как безгрешный священник.

Она закатывает глаза, потом снова на меня смотрит, прищуривается. Вздыхает.

— Ты знал, да?

Пожимаю плечами.

— Знал и не сказал. — Она не говорит это с упреком, скорее просто озвучивает мысль вслух, чтобы обозначить как еще одну вводную в этой совсем не прозрачной истории.

— Лори. — Я трогаю ее подбородок пальцами, заставляю сфокусировать взгляд на мне. — Ты уже живешь в этом мире, ты знаешь, как тут все устроено. Ты знаешь, что здесь не выживают чистюли, и либо ты играешь по правилам, стараясь, по возможности, но сильно фолить, либо тебя быстро садят на скамейку запасных, с которой ты больше никогда в жизни не встанешь.

Всегда мысленно ржу, когда кто-то начинает втирать, про построенный чисто «в белую» бизнес. Ага, тут ларек с шаурмой хер откроешь, пока не вылижешь чью-то жопу, а миллионные состояния, конечно, растут на деревьях, которые честные бизнесмены поливают исключительно потом и слезами.

Хуйня в том, что во все эти сказки веришь ровно до тех пор, пока не выходишь на поле играть с носорогами и старыми слонами, которые просто сметают все, что находится у них на пути. И ты либо мамкина царапка и вовремя уебываешь, всю жизнь питаясь тем, осталось ЗА кормушкой, либо борзый и резкий, и выбиваешь свой кусок мяса с кровью. Все остальное — это просто чушня. Но в нее очень легко верить, пока существуешь в другой экосистеме.

Лори ни хрена бы мне не поверила, если бы я сказал ей, что ее отец запачкался в это дерьмо по самое «не хочу». Ни мне, ни кому-то другому, ни даже господу богу. Понять, что это в целом нормально, можно только когда вникаешь в правила и начинаешь, как и все здесь, наёбывать всех вокруг.

— Он был самым лучшим в мире отцом, Шутов. Самым… добрым… — Лори всхлипывает, тянет кулак ко рту, чтобы заставить замолчать саму себя, но я отвожу ее руку, не сильно фиксирую на подушке дивана.

Пусть выговорится. Пусть вывернет из себя эту горькую правду — станет легче.

— Он был твоим отцом, Лори, конечно он любил тебя и заботился о своей семье. Никакие слова, даже если бы их сказал я, не могут перечеркнуть эту часть его жизни.

— Ты даже не представляешь, как он меня баловал. — Она мотает головой, как будто хочет отделаться от невидимого воронья черных мыслей. — Он просто не мог…

Она запинается.

Как будто прокручивает в голове еще одну внезапно открывшуюся истину.

Я даже догадываюсь, какую.

— Я ведь тоже работала на этого ублюдка. Господи! — Обезьянка громко нервно смеется, сначала как будто пытается оттолкнуть меня, но потом медленно сползает к мне на пол, обнимает, прижимается изо всех сил. — Дим… Почему так, Дим?

— Потому что это жизнь, Лори. Черно-белая она только в плохих книгах и дешевых фильмах.

Ей не нужно мое утешение. Не нужны никакие слова оправдания.

Просто здесь, в этом моменте, я держу ее достаточно крепко, чтобы она не разрушила саму себя дурацким самоедством. Или — еще лучше — самоанализом на тему «когда я сама успела так испачкаться?».

Моя личная теория такова, что мы все от рождения — то еще дерьмо, потому что приходим в этот мир, причиняя боль и страдания собственной матери. Просто кому-то хватает смелости взять на себя ответственность, а кто-то до последнего корчит святошу. В этом плане Гарин мог бы гордиться Лори — она намного честнее его.

— Я хочу знать, что у них были за дела, Шутов. Хочу знать все. — Упрямый зеленый взгляд в упор, как будто если я откажу — она меня тут же на месте и прикончит. — Ты же можешь это сделать.

— Могу. А ты сможешь, Лори? — Заправляю прядь волос ей за ухо, вдруг с легкой паникой понимая, какая она еще чертовски маленькая. Мой дурной мозг привык думать о ней как о проекте, о моей Галатее, которую я слепил лучше версией себя самого. Но в процессе как-то вообще на хер отбило, что она просто девчонка, крутая, умная и хитрая, но очень хрупкая. — Уверена, что хочешь знать все?

— Думаешь, начну хныкать и ты разоришься на одноразовые носовые платки?

— Даже близко ничего такого никогда о тебе не думал, Лори.

— Тогда жду от тебя свадебный подарок, Шутов. В понедельник. — Вздыхает, вымученно, но все-таки улыбаясь. — Не хочу портить наши молодоженские выходные.

Я крепче сжимаю вокруг нее руки, пока Лори замысловато переплетается со мной ногами.

Втягивает воздух у меня за ухом, издавая еще более мурлыкающий звук, чем пара наших ушастых засранок, когда сытые и заглаженные.

— Блин, мы правда завтра поженимся? — Вдруг очень удивленно спохватывается Лори. — Серьезно, Шутов?! Завтра? А это можно… ну в смысле…

— Ничто в этом ёбаном мире, Валерия, — нарочно растягиваю ее имя длинными гласными, — не помешает мне завтра сделать тебя своей женой.

— Ди-и-и-имка! — Целует, просто изо всех сил прижимается губами к моим губам, отрывается, чтобы пискнуть на весь дом, и снова целует, и покусывает, и снова визжит. — Димка, я замуж выхожу! За тебя!

Глава сороковая: Лори

Замуж за Димку я выхожу в субботу, в половине двенадцатого.

У меня нет красивого белого платья — только объёмный серый вязаный костюм, хотя, кажется, это и не костюм даже, а домашняя пижама, теплая, чертовски удобная и я просто не могу придумать, чем она хуже платья в этот ужасно пасмурный, ветреный день. Фаты у меня тоже нет — вместо нее простой белый бант-заколка, который покупаю по дороге в ЗАГС, в магазине той самой детской бижутерии.

У нас простые парные кольца из самого обычного ювелирного салона — два ободка белого золота с тоненькими дорожками бриллиантовой «стружки».

А вместо цветов, шампанского и роскошных бокалов — маленькие термосы с кофе.

Для нас нет никакой красивой церемонии, мы как два воришки заходим через черный ход, пару минут петляем по коридорам в поисках нужной комнаты, а когда находим ее, то там нас уже ждет ворчащая пожилая работница Дворца бракосочетаний. На потертом старом столе с царапинами, ставим подписи в акте регистрации брака. Димка забирает свидетельство, и мы пару долгих секунд таращимся друг на друга, как будто нам по шестнадцать лет.

Точно так же украдкой бежим на улицу, прямо в ужасный,