Анчутка - Алексей Малых

— Добреньким, значит, вдруг стал?!

— Зачем же добреньким? не пристало девице перед воями в таком виде появляться — на службе они. А мне уж приелось — вдоволь налюбовался, — сказал ехидно, а сам уж и не видит, как та гневом вся переполнилась, аж лицом изменилась.

— Коней увела, — продолжил Олег слегка озадаченный таким поступком своего братыча (сын брата), — от этого и сына моего чуть не угробила! А вам, — на братьев зыркнул, — пусть уроком будет, а то удумали, вдвоём по Дикому полю носиться. Половцы два дня назад делянки промысловые разорили, а там шкурок одних куньих только с пяток телег было! Что я князю теперь отправлять должен? Это ж надо! Девка их облапошила, с голым задом оставила! — молодые бояре носы повесили, от стыда не знают куда деться. — А вот за наборные пояса уплатить тебе придётся — на моём дворе чернавкой будешь, пока долг не уплатишь! — махнул рукой двум дюжим.

Подбежали к ней, корзно, которое едва согревать начало, сорвали, что на шее широкой полосой забагровело, руки заломили, к коновязи тащат, а та упирается, ногами сучит, да такими словам мерзкими обидчиков своих кроет, что в пору всем баню после этого принимать, чтоб отмыться. Руки туго к перекладине привязывают, а та кусаться принялась, да от оглушительной пощёчины, примолкла.

— Отец, — заступился Мир, к Олегу вплотную приблизившись. — Не от лучшей доли она то делала, прошу пощади её. Хватит с неё чернавкой быть — её Палашка так замучает, что сама рада не станет, а так статься может, что дюжину ударов не выдержит.

— Ты наборный пояс со знаком рода нашего потерял— позор, — процедил сквозь зубы Олег, побагровел от гнева. — Прочь иди!

Первый удар поперёк на девичьей спине лёг, а сама девица взвизгнула, не ожидая быстрой расправы. Два брата стремительно к той было кинулись, да отцы их громогласным басами тех остановили. Мир отца своего взглядом изъедает, о пощаде просить думает, только тот его широкой ладонью остановил, Извор на ту исподлобья косится, изломав лицо сожалительной гримасой, вроде как и конокрадка, а жаль ему девку — не по своей воле лиходейничать стала. Ведь кто же виноват что в полон попала, что не выкупил её кто из сродников, что свои же северские не отбили?

— Да и откуда знать, что из полона бежала, чем докажет! Верно брешет, чтоб обелиться, — заключил Военег, приказывая продолжить истязание.

Хлыст щелчком оповестил о втором ударе, после которого вместо визга послышалось сдержанное скуление девицы, пытавшейся сжаться в невидимый клубочек под горизонтальной коновязью.

— У рабов Кыдана клеймо имеется, — неожиданно подал голос Храбр.

— Клеймо? — остановил наместник истязания.

— Кыдын своих рабов, как коней степных клеймит.

— Откуда ведаешь? — недоверчиво зыркнул на того Военег.

— Я с измальства у половцев жил. Все их нравы знаю, языку их обучен.

— Извор, сукин сын, ты кого на двор привёл? — вспылил воевода.

— Военег! — осадил того наместник княжеский и Храбра дальше пытает, — говори, что имеешь.

— Если правду беглая, то у неё метка на предплечье должна быть, как и у меня, — и с этими словами рукав задрал, а там наколотый узор — словно полоз от самого локтя к запястью сползает, а голова треугольная, на лбу которой перекрестье в круге. — Моя мать там сгинула, а отца и не знаю вовсе. Люто стражду за мать свою отомстить, только один ладу не дам — к тебе шёл, помощи просить, — на колени встал и умоляюще на Олега смотрит, а глаза болью переполнены. — Знаю, что не только тебе они досаждают, но и Переяславлю, и всему Посемью, а мало того, что Дикое поле для них родным стало, так в добавок ко всему союзы начали чинить, их ханы сестёр своих боярам да князьям в жёны сватают, чтоб стреножили те своими ласками мужей своих как каких степных коней, чтоб по их указке жили.

Олег по колену пальцами перестукивает, думу сложную решая, а Военег руки на груди скрестил, бороду трёт, что та аж лосниться стала. Дружинники рокочут недовольно, подтверждая слова Храбра.

— Поверь, Олег Любомирович, всё что говорю — правда истинная, без утайки. И предаю жизнь свою в твои руки, наместник. Коли позволишь, служить тебе буду верой и правдой, не предам. Жизнь свою отдам за тебя, коли доверишься, а нет — уйти позволь в уплату за спасение жизни сына твоего.

Олег грузно засопел, уперевшись мощными ладонями в свои колени, на брата вопрошающе смотрит. Тот вперёд выступил:

— Провести до них сможешь?

— Могу, — кивнул половецкий раб, что копна его волос русых под тонким начельем встрепенулась. — Испытай, коли не веришь, — на пару шагов так на коленях и приблизился к воеводе.

— За то что правду всю сказал, честь тебе, — Олег с места громыхнул. — Коли ты мечник добрый, можешь остаться, испытаем тебя — завтра в ночь с разъездом (сторожевой патруль, разведка, от 4 до 20 человек) поедешь. Олексич, — крикнул выклому (опытный воин около 50 лет) сотскому с вислыми усами, — устрой всё! А тебя, — Олег обратился к девице, которая сидела возле коновязи и слегка всхлипывала, — чернавкой на задний двор.

4. Встреча

Сорока невольно ухнула, когда её швырнули в соломенную кучу на сеновале. Тело не слушалось. Слёзы душили. Оставшись в полном одиночестве, она дала им наконец волю. Навзрыд порыдать тоже не удалось от того, что сил не было и, тихонько всхлипывая, она заползла в укромный закуток. Там, свернувшись клубочком, словно маленький ребёнок, заснула, с головой зарывшись в душистую солому.

Проснулась Сорока уже в закатном сумраке. Огляделась по сторонам, и от воспоминаний произошедшего накануне, от понимания всей глубины своей безвыходности и удручающего положения, её накрыло глухой тоской. Поднявшись, она принялась вытряхивать солому из взбившейся куделью косы, и негромко проскулила — колени ныли, ссадины на руках горели, скорее всего воспалившись, болели ушибы и рассечения после розг, а в груди застыл горький ком обиды на всех сразу, которому не суждено было вырваться — несмазанные петли протяжно скрипнули.

Шуршание закрываемых дверей, а потом и мягкие хрустящие шаги, сообщили о незванце в её обители. Сорока украдкой лишь взглянув на того из закутка и, узнав пришлого, притворилась спящей. Солома рядом немного провалилась — сел близёхонько — и опять тихо, только издали, с правого берега Тускари доносились тонкие звуки пищали и отголоски смеха, да приглушённый говор откуда-то со двора. Пришлый сидел неподвижно и очень тихо.

— Зачем явился? — обиженно буркнула Сорока не открывая