Без ума от истребителя - Эли Хейзелвуд

Я вынимаю пачку «Pop-Tarts» (со вкусом поджаренного зефира) из своей эко-сумки «Спасите пчёл» и делю всё содержимое поровну между их рюкзачками. Судя по их объятию, угощение было воспринято на ура.

Извини, Лазло. Но они, по крайней мере, никогда не клялись растерзать меня и истребить мой род, так что они заслужили эти пирожные больше, чем ты.

Вернувшись, я застаю его бодрствующим на кухоньке.

— Ты рано вышла, — говорит он, как будто абсолютно нормально встречать меня с голым торсом после душа. — Ты ранняя пташка.

Ха. — Да, именно.

— И ты выспалась.

— Так и есть. — Меня это уже не столько раздражает, сколько смешит — его манера утверждать что-то обо мне, вместо того, чтобы спрашивать, и это меня немного напрягает. И не меньше, чем то, что он уже задвинул и закрепил все плотные шторы, хотя до рассвета ещё пять минут.

— Как ты узнал…

— У тебя аллергия на солнце, — просто говорит он, будто это всё объясняет, и затем встаёт, чтобы забрать у меня сумку и начать раскладывать продукты.

Он здесь всего двенадцать часов, а у нас уже появился какой-то быт.

Мне нужно выпроводить его отсюда как можно скорее.

— Голоден? — спрашиваю я, пока он складывает коробки с пастой в пустой шкаф.

— Очень.

— Сделаю омлет, значит. Это, кхм, займёт время. Может, пока перекусишь этим? — Я бросаю ему яблоко, что оказывается колоссальной ошибкой: Лазло со скоростью вспышки выхватывает нож из деревянной подставки и разрезает фрукт на четыре части.

Прямо в воздухе.

Дольки с глухим стуком ударяются о пол, и мы смотрим на них, погрузившись в долгое молчание.

Затем я прочищаю горло:

— Не знала, что яблоко убило твою семью.

— Я… не хотел этого делать, — говорит он, неуверенно потирая затылок.

— Ясно. Конечно. Ты случайно разрезал яблоко на четыре идентичные части.

— Это был чисто рефлекс. — Он вращает нож с такой ловкостью, что это не напрягало бы меня так сильно, не знай я, что он оттачивал этот навык, только чтобы убить меня. — Но…

— Но что?

Он вставляет нож обратно в деревянную подставку.

— Спроси я тебя, почему я так хорошо владею ножом, ты бы ответила, что всё дело в моём опыте борьбы с вредителями?

Я с усилием сглатываю. Довольно тяжело обманывать человека, который знает, что ему врут, но… что мне остаётся?

— Не могу предложить иного объяснения.

На этот раз его вздох едва уловим, но губы сжимаются в тонкую линию.

— Тогда я не буду спрашивать, Этель.

Он нагибается за яблоком, а я приступаю к его яичнице, размышляя, когда это я так растеряла навык морочить людям голову.

— Не знал, что яйца убили твою семью, — говорит он мне, когда я разбиваю третью скорлупу о бортик миски. В последний раз, когда я делала омлет, у меня не было вампирской силы, и требуется время, чтобы приспособиться, но…

— Я справлюсь, всё под контролем, — протестую я, но не успеваю исправить ситуацию, как Лазло оказывается позади меня, аккуратно забирает яйца из моих пальцев и перехватывает инициативу. Его руки обхватывают меня с двух сторон, а подбородок едва задевает мою макушку, пока он работает быстро, уверенно, с той будничной грацией, которая одновременно меня восхищает и раздражает.

Мне стоило было напрячься и оттолкнуть его, но моё тело уже привыкло к его близости. Силе. Теплу. Ощущению единения. Я делаю вид, что не заметила, как он прижался губами к моему затылку, прежде чем отойти к плите, чтобы пожарить омлет из такого количества яиц, что их хватило бы семье из пяти человек на две недели.

— Мне приснился сон, — говорит он, стоит нам сесть за стол. Моя отмазка на сегодня: я не завтракаю. Лазло даже не стал реагировать, словно ему известно, что каждое моё слово, скорее всего, ложь.

— Что за сон?

— Не знаю. Может, воспоминание. Но ты была в нём.

У меня всё внутри холодеет.

— Ты рубил меня ножом на четыре части?

— Мы танцевали.

Я расслабляюсь.

— Танцевали… в ночном клубе?

Он сверлит меня недовольным взглядом, будто прекрасно знает, что такое клуб, и нога его никогда туда не ступит.

— В более официальном месте, — отвечает он, жуя. — Мне понравилось твоё платье. — На его лице возникает улыбка. Она становится личной, нечто только между Лазло и его собственными мыслями. — Очень.

— Мы никогда не танцевали, так что это не может быть воспоминанием, — говорю я, не зная, что чувствовать: смущение, облегчение или лесть. — В любом случае, я предполагаю, тебе не терпится вернуться к себе, так что…

— Нет, — заявляет он, решительным и довольным тоном. Без тени сомнения.

«Ради Бога, Лазло, оставайся, сколько влезет», — думаю я. Но без особой злости. Какая глупость. Чем дольше он здесь пробудет, тем лучше меня узнает, и тем проще ему будет отследить меня, когда к нему вернётся память.

Я скриплю зубами и плюхаюсь на диван, хватая первый подвернувшийся журнал с судоку. Это не шутки. Как только он вспомнит, кто он такой, мне придётся искать новое жильё, и…

Диван ощутимо прогибается, когда Лазло устраивается рядом со мной, всё ещё полураздетый. Татуировка маски над его сердцем двигается при каждом движении, словно зазывая меня вспомнить, где я её видела. Затем он берёт мой журнал с судоку и карандаш, и начинает заполнять сетку с поразительной скоростью.

Я хлопаю глазами. Затем спрашиваю, едва сдерживая восторг:

— Любишь судоку?

— Что?

— Эта квадратная штука, которую ты заполняешь, — я наклоняюсь ближе к нему. — Я не думала, что ты… — резко закрываю рот. Открываю снова. — Ты просто написал цифры наугад?

— И я не понимаю, что тебе в этом нравится.

— В чём?

— В придумывании ряда цифр. Такое-себе развлечение.

— Нет. Нет, в этом есть своя логика… Да нет же. — Следующие два часа я трачу на то, чтобы научить истребителя вампиров, созданного для уничтожения моего рода, правилам заполнения сетки судоку. Он оказывается достаточно способным, и мне неприятно это признавать.

— Вот, значит, как мы проводим наш день, — говорит он спустя время.

— Мы? — переспрашиваю я, нахмурившись. — Мы обычно не проводим дни вместе.

Он улыбается так, будто вообще не слышал моих слов.

— Я серьёзно. Мы редко… — я замолкаю, потому что он берёт прядь моих волос между пальцами и нежно поглаживает её, наблюдая, как светло-рыжий оттенок играет на его бледной коже. Он тихо произносит что-то на другом языке, который я понимаю, но делаю вид, что нет, потому что это не…

Не может…

Что вообще…

Он небрежно заправляет прядь волос мне за ухо. Его прикосновение одновременно новое и привычное, обжигающее и нежное.