Тайна Ребекки - Салли Боумен

Сидя на площадке у моря и мысленным взором окинув последние десятилетия своей жизни, я осознал, что, если прислушаюсь к словам умерших, они выведут меня на правильный путь. И даже несколько воодушевился, хотя успел замерзнуть, сидя на каменной кладке. Несмотря на теплое течение Гольфстрим, весна в этих местах была довольно прохладной, и мой ревматизм давал себя знать. Поднявшись на ноги, я решил вернуться домой, открыть присланный утром пакет и позвонить Грею. Баркер зевнул и вяло потянулся, вставая, и мы с ним вместе двинулись по дорожке к дому. Из кухни до нас донесся аппетитный запах. Это Элли пекла хлеб.

По дороге я смотрел на кусты роз, за которыми так старательно ухаживал: появились ли на них почки, и обрадовался, увидев, как отозвались они на мою заботу. Это были так называемые «старые» розы – гордость садоводов. Их посадила моя мать еще в 1900 году, чтобы отметить наступление нового столетия. Они выросли из побегов, которые срезали в саду Гренвилов, – из их коллекции. Мать получила этот драгоценный подарок от одной из сестер. Явно не от «бедной Вирджинии» и не от Изольды, похитившей мое сердце в девятилетнем возрасте. Впоследствии она уехала отсюда, вышла замуж, но не очень удачно, как утверждала молва. Значит, это могла быть только Евангелина.

И моя мать, и жена обожали эти розы и пеклись о них. У меня создалось впечатление, что эти кусты, сохранившие французские названия, которые, однако, в переводе теряли свое обаяние, когда-то привезли предки Гренвилов из Франции. Несмотря на мои протесты, обе женщины не обрезали кусты, и те давали свободные побеги – того и гляди захватят все пространство сада. Иной раз, улучив момент, я все же срезал кое-какие отростки, но так, чтобы мои женщины не застали меня за этим занятием.

В июне – лучшее их время, когда розы цвели наиболее пышно, – к нам в сад приходили многие для того, чтобы полюбоваться ими. Однажды Ребекка, вдыхая аромат пурпурных роз, – не помню, как назывался этот сорт, – заметила, что, наверное, именно так пахнет в раю.

– Божественный запах, – сказала она. – А их цвет намного глубже, чем померальское вино.

– Правда? И какой же марки? – сдержанно спросил я.

Тогда я еще не очень хорошо знал ее – только что вернулся в свой родной дом вместе с семьей из Сингапура. Это произошло в июне, значит, Ребекка вышла замуж за Максима месяца за четыре до того. И мы встречались с ней всего раза два. Она меня заинтересовала, как самая юная особа из тогдашнего окружения. И мне показалось, что ее восторг несколько преувеличен и предназначен, чтобы поддеть меня. А когда она кого-нибудь поддразнивала, этот человек обычно выглядел довольно глупо, так что с ней следовало держаться настороже.

В тот день они с Максимом приехали под вечер. Я полагал, что Элизабет, которой нравилась Ребекка, захочет показать свой сад. Молодожены приняли наше приглашение, но показать Ребекке розы поручили мне. Максим, который видел их тысячу раз, остался разговаривать с Элизабет. Это поручение не доставило мне радости: в тот вечер я был не в настроении и размашисто шагал по дорожкам, перечисляя французские названия сортов. Меня почему-то сковывало присутствие молодой жены Максима. Она произвела на меня впечатление манерной и странной, ее высказывания всегда звучали неожиданно.

Когда она остановилась возле розового куста, вдыхая аромат прекрасных цветов, я украдкой рассмотрел ее. Ничего не понимая в женских нарядах, я все же отметил элегантность и изысканность ее на вид простого платья. Позже Элизабет со вздохом сказала, что оно от парижской фирмы «Шанель» и сшито по последней моде. Изящную шейку Ребекки облегало знаменитое ожерелье де Уинтеров – розовый жемчуг, который почти совпадал по цвету с ее кожей. Я пристально смотрел на это ожерелье, пытаясь найти самое точное определение его цвета. И наконец выудил в памяти нужное слово – «нимфа».

Смутившись, я двинулся дальше, собираясь продолжить прогулку по розарию, но Ребекка не торопилась следовать за мной. Она медленно переходила от одного куста к другому, любуясь цветами и наслаждаясь их запахом. Она показалась мне чересчур серьезной, напряженной и… очень юной. Я вдруг обратил внимание, какая она при ее высоком росте тоненькая и хрупкая. Она вдруг стала похожа на ребенка, на опечаленного ребенка, которого каким-то образом занесло в чужие края, где никто не знает ее родного языка, обычаев ее страны и не понимает ее.

И в тот же самый миг во мне вспыхнуло необъяснимое желание защитить ее, и это обескуражило меня. Ребекка подняла голову и посмотрела в мою сторону. И меня неприятно поразила мысль, что она умеет читать мысли и способна видеть и мою глупость, и абсурдные желания. Ни единым словом или жестом она не выказала своего понимания, но я почему-то испытал желание отомстить. Поэтому холодно и резко спросил, какое именно вино она имеет в виду, чтобы поставить ее на место. Ребекка слегка нахмурилась. Взгляд ее необычных глаз задержался на мне, и она произнесла название марки вина – ее французское произношение было таким же безукоризненным, как и мое, – и добавила, что очень хорошо знает этот сорт, поскольку ее отец очень любил его.

Это был один-единственный раз, когда Ребекка при мне упомянула про своего отца, но я тогда не представлял, насколько неожиданным было ее признание. И она ушла, оставив меня в некоторой растерянности.

Спустившись в свой винный погреб, я нашел бутылку того самого вина, которое она назвала, откупорил ее, наполнил бокал и поднес к кусту роз, возле которого мы стояли. Вино по цвету оказалось точно такого же оттенка. Очень немногие женщины умеют точно выражать свою мысль, как я имел возможность убедиться. Но еще меньшее число из них могло высказать что-то дельное относительно вина. И с того момента я стал обращать на Ребекку гораздо больше внимания, чем прежде.

– Вы проверили? Я оказалась права? – спросила она при нашей следующей встрече.

Это произошло уже на приеме в Мэндерли несколько недель спустя. День выдался довольно жарким. На Ребекке снова было очень изысканное белое платье, ее лицо, плечи и руки немного загорели. Это меня удивило. В те времена женщины не любили загорать и старались сохранить белизну кожи, что считалось признаком аристократичности. Со временем эта мода изменилась, но Ребекка уже тогда поступала так, как считала нужным, как ей нравилось самой. Например, не надевала перчаток и шляпы. И это меня тоже поражало.

– Да, проверил. И вы оказались правы, – ответил я. Сначала я хотел сделать вид, что не понимаю, о чем идет речь. Она задала вопрос неожиданно, без какой-либо подготовки или преамбулы, но каким-то образом я почувствовал, что это испытание, и мне захотелось пройти его.

– Хорошо. – Она едва заметно кивнула, но я не понял, что именно она одобрила: то, что я признал ее правоту, или то, что счел нужным проверить ее утверждение. – Вы решили, что я притворяюсь, – сказала Ребекка и взяла меня под руку. – Не стоит отрицать. У вас имелись на то все основания. Ведь вы совершенно не знаете меня.