Украли солнце - Татьяна Успенская

— Я помогу тебе, — сказал Любим. — Хочешь, сам себя убью?

Джулиан покачал головой.

— Это они проверяют меня. Я должен убить сам.

От голода стянуло живот. Он привык есть много и вкусно. Привык к послеобеденному отдыху, к езде верхом, к путешествиям в другие страны и эпохи. Ему скучно здесь. И тело бунтует, требует положенного ему: массажей, ванн, вкусной еды…

— Тебе не понравились мои макароны, я достал консервы, — угадал его мысли Любим, — кильки в томате. Ты давно не ел. Давай поедим. Уже рассвело. На рассвете легче делать серьёзные дела, чем днём и вечером.

Они опять долго молчали. Сидели на кухне. Ели кильки в томате с макаронами. Пили чай. Только смотреть друг на друга избегали. Потом Любим мыл посуду. И зачем-то снова поставил перед каждым из них чистую тарелку.

Ни о чём не думал Джулиан. И не было никаких воспоминаний. Когда еда заполнила его, почувствовал, как устал.

— Не мучайся, — сказал Любим. — Я понимаю твоё состояние. Ты меня любишь, если можно назвать любовью то, что осталось в тебе после пребывания наверху, тебе меня жалко. А ты не жалей. Конкордия полюбить меня не может. А я — однолюб. Ты всё равно теперь никогда больше не будешь со мной. Без тебя жизнь тоже не имеет смысла. И Апостол…

Преодолевая усталость, сонливость, Джулиан вдруг вынул из заднего кармана брюк пистолет. «Нажмёшь, и всё», — сказала Геля. Пусто, холодно в душе.

Любим ошибается. Ни любви, ни жалости в нём нет. Последняя вспышка жалости и любви была в миг, когда к лицу Апостола приближался смертоносный аппарат. Рецидив любви. А последняя вспышка надежды: когда он выстрелил в Будимирова. И сейчас увидел лицо Будимирова. И словно услышал: «Мы с тобой, мальчик, договоримся по-хорошему», «Я, мальчик, вечно живой», «Я — вызов Богу». А может, в цехе был двойник Будимирова? Он прекрасно знает, что будет, если он не выполнит приказа, если они «по-хорошему не договорятся».

— Зачем ты приехал сюда? — спросил то, что у него спросила Геля, хотя когда-то, в другой жизни, он уже спрашивал об этом. — Мы так чисто жили дома!

Любим улыбнулся совсем как Апостол перед уходом из сознательной жизни.

— Ты знаешь, как я с детства мечтал попасть в город! Отец — из города. Он рассказывал мне про театры, библиотеки, музеи, картинные галереи. Я очень любил отца и хотел стать похожим на него. По первой профессии отец — инженер-строитель. А потом он учился вместе с Апостолом, увлекался философией. Мечтал стать режиссёром, сценаристом. Мне хотелось выучиться на строителя. Думал в городе найти те дома, что строил отец. Отец говорил: «Самое страшное на свете — невежество». Я собирался поступить в институт. Меня привели к Апостолу. И в первую же встречу он спросил, готов ли я спасать людей от тирании? Я оказался в Учреждении. Конечно, громко сказать: открылся смысл жизни. Но, поверь, когда кого-то спасаешь, испытываешь необыкновенные чувства. У нас были большие планы, а я неожиданно перестал быть человеком. — Любим долго молчал. — Когда ты исчез, мы с Апостолом много успели. Очень спешили спасти тебя. — Опять помолчал. Сказал спокойно: — Я ни о чём не жалею, Джуль. Дома я спал, здесь каждое мгновение жил. Я здесь полюбил. Пусть без взаимности. Если ты когда-нибудь переживал это чувство, поймёшь. В моей душе ещё одна душа — Коры, я чувствую её, каждое её слово, каждую её мысль я предугадывал, мы были с ней вместе ежедневно, мы были единым целым. Разве важно, как быть вдвоём: наедине или при людях?! Я благодарен судьбе и за Кору, и за Марику, и за всех остальных. Роберто не успел сделать противоядие, которое нужно впрыскивать в человека, чтобы не превратиться в робота.

Слова Любима скользят по краешку сознания. Джулиан так устал от напряжения, вызванного казнью Апостола и битвой в цехе! Он хочет спать на своей удобной тахте. Хочет искупаться в бассейне или понежиться в тёплом море. А Любим толкует о напряжении мозга, об усилиях души.

— Я понял время, в котором живу. Над нами проводится эксперимент. Кем, не знаю. Может, и Богом. Между прочим, во все века, во всех государствах человеку с душой жить трудно. Нет лёгких времён. Мне только обидно, что я так мало сделал, — сказал те же слова, что и Апостол. — Знаешь, что мы задумали… Это теперь не важно. Жизнь прошла. Нет больше цели, к которой надо стремиться. Есть только вот эта, сегодняшняя, минута, в которую очень важно не обидеть никого, никого не предать, в которую главное — любимые люди рядом с тобой. Я насладился моей минутой как сумел. Только не успел встретиться с мамой. У неё для нас припасена тайна. Она очень ждёт нас. Съезди к ней, прошу. Я пожил, Джуль, теперь твоя очередь…

Джулиан нажал на курок.

Любим улыбнулся, неловко дёрнулся, откинулся на спинку стула. Он продолжал смотреть на Джулиана, но смотрел не любящими глазами, а остекленевшими, точно такими, какие стали у Апостола, когда его превратили в робота.

Осталось вынуть из груди Любима сердце, из головы — мозг и принести Властителю. Джулиан не успел ни встать, ни движения сделать никакого, как на тарелку, недавно вымытую Любимом, легли мозг и сердце — они ещё пульсировали.

Джулиан раскинул руки, пошарил ими по воздуху. Но в кухне он был один.

— Молодец, — раздался голос Властителя. — Я не ошибся в тебе.

— Я жду тебя, — раздался голос Гели.

«Встань и иди к лифту», — приказал себе Джулиан, а сам продолжал сидеть.

Скрипнула за спиной дверь. Джулиан обернулся, инстинктивно загородил собой Любима и тарелку.

На пороге — полузабыто знакомая женщина. Косы — короной вокруг головы. Глаза — жёлтые.

— Я решилась. Извини. Я должна понять, что дальше. Я всё жду тебя.

Нет, женщина ему не знакома. Провинциальная, неловко скроенная одежда, грубые туфли. Ничто не дрогнуло в его душе. Неужели он когда-то любил эту женщину?

— Иди в комнату! — приказал Степаниде, боясь пошевелиться, вдруг она заметит мёртвого Любима?

Степанида послушно пошла. Он за ней.

Смотрела на него она недоумённо. Наконец сказала:

— Это не ты!

Он усмехнулся.

— Почему не я? Я даже знаю, что у тебя от меня родился сын. Мать написала.

— Не ты, — упрямо повторила Степанида. — Докажи мне, что ты. Если ты, читай свои стихи!

Странная игра. Но неожиданно она увлекла его. Джулиан вспомнил: вот что отличало его от других — он писал стихи.

— Сейчас, — пробормотал он. Поискал глазами, нет ли в комнате его книга, и увидел одну из тех, что издал Апостол в первые часы знакомства: скромную, без эффектных картинок и витиеватых букв. Взял её в руки, открыл, но ни строки прочитать не смог. Какие сложные слова! Не понять. Захлопнул книгу.

Лучше он придумает новые стихи. О чём же? Неба голубого нет. Цветов нет. Любим мёртв. Апостол тоже мёртв. Есть верхний этаж, на который проникают лишь счастливчики. Там птицы, море… Но и о них не получается. Да он больше не хочет ни плавать в море, ни скакать на коне, ни есть вкусную еду, ни любить Гелю. Ничего не хочет. Глухо, темно в душе. Закрыл глаза.