Глеб и Аврора. Брак по расчету - Олег Ростов

— Я сейчас. — Сказала она и вышла из комнаты. Через полминуты вернулась. В руках несла какую то свернутую тряпку. — Пошли. — Сказала она.

Прошли с ней в баню. В предбаннике она стала раздеваться. Я стоял и смотрел на неё. Когда осталась в нижнем белье, попросила меня: — Отвернись пожалуйста.

— Стесняешься?

— Ты мне не муж, чтобы я не стеснялась.

— Молодец. Ты мне всё больше и больше нравишься.

— Зато я тебя, всё больше и больше ненавижу.

— Это хорошо. Чем больше ненависти, тем больше потом любви. Ведь от ненависти до любви один шаг, даже полшага.

Отвернулся. Она пошуршала одеждой. Потом открыла дверь в парную и зашла. Я сам разделся полностью. Обернул вокруг бёдер полотенце, тоже зашёл. Баня была русской классической. То есть, парная совмещена была с мойкой. Два в одном. После того, как напарятся, открывали окошечко и понижали температуру. На Алёне была ночная рубашка до колен. Я стоял и опять её разглядывал. Она меня. Хороша девка, в очередной раз сказал сам себе. Взял ковшик и поддал пару. Сел на полок.

— Чего застыла, как сирота казанская? Садись рядом, погреемся. — Алёна села чуть отодвинувшись от меня. Я опёрся на стену и прикрыл глаза. Полный кайф. Банька, пар, расслабон и девчонка рядом обалденная. Потом ещё поддал пару. Воду брал из деревянной лоханки, где в прохладной воде мок веник из пихты. Сразу пошёл пихтовый запах. Опять оперся спиной на стену. Ещё сидели с ней некоторое время. Посмотрел на девушку сквозь полуприкрытые веки. Она тоже расслабилась. Голова чуть запрокинута. Волосы распущенные и падают темно-каштановым водопадом ниже спины. Она их подобрала. Глаза закрыты, губы чуть приоткрыты.

Всё пора и веничком постучать.

— Алён, веником постучи меня.

Она встала, взяла пихтовый. Я скинул полотенце. Её глаза моментально расширились. Не, ну а что, мы же в бане, а не в оперетте. Алёнка завороженно смотрела на моё возбуждённое до крайности естество. Ну а что хотите, я нормальный мужчина и организм у меня, соответственно реагирует на молодую, красивую и практически обнажённую женщину, прикрытую только ночнушкой. Улёгся на полок животом.

— Начинай.

Мля. Молодец девочка. Колотила меня от души. Я даже постанывал. Наверное, на мне всю свою злость срывала. Ну а мне этого только и нужно было. Тело у меня поджарое, кожа дублёная.

— Алён, парку поддай. — Глянул на неё. Стоит раскрасневшаяся. На лбу, носу, над верхней губой капельки пота. В глазах буря клокочет. Просто кайф какой-то. Такого у меня ещё не было! Её ночнушка стала намокать и прилипать к телу. Но она этого не замечала. Плеснула на каменку ещё воды. Зашипело. Ударил жар. Хорошо то как! Опять охаживала меня веником, только теперь берёзовым, распаренным в кипятке. Да, давай красавица моя. Алёнка остановилась. Посмотрел на неё. Она взмокла. Рубашка совсем пропиталась потом. Прилипла к груди. Сквозь мокрую просвечивающую ткань, увидел её налитую грудь, темные ореолы с крупными сосками. Рубашка так же прилипла к животу, к бедрам.

— Что, Алёнушка, устала?

— А тебе я вижу хорошо⁈ Ты что, из дерева?

— Мне хорошо. От души. Дай веник. — Сел на полке. Алёнка отвернулась, но заметил, как она опять скользнула взглядом по моему паху. Я только усмехнулся. — Чего отворачиваешься? Мужика голого ни разу не видела? Не верю.

— Мне всё равно, веришь ты или нет… Видела.

— Тогда что отворачиваешься?

— Нет никакого желания, на твой срам смотреть.

— Ой ли, Алёнушка? Не лукавь. В бане лукавить нельзя. Банник обидится.

Она взглянула на меня, смотрела мне в глаза.

— Да иди ты.

Я стучал себя веником по груди, по ногам. Решил, что для первого раза хватит.

— Иди, Алёна, остудись. А то смотрю у тебя сейчас пар из ушей пойдёт. Перегрелась поди.

Она подошла к деревянной бадье с холодной водой. Умыла лицо. И вышла в предбанник. Я опять обернул бёдра полотенцем и вышел вслед за ней. Она сидела на лавочке. Сел рядом с ней.

— Алён, квас есть?

— Есть. — Ответила она, не глядя на меня.

Выглянул из бани. Увидел на крыльце одного из своих бойцов. Крикнул ему, чтобы сказал мамане принести квас.

Сидели с ней на лавочке. Алена кусала губы, но глаза не открывала. В предбанник зашла Степанида Никаноровна. Глаза, как лазерные пушки, готовы были испепелить меня. Но взглянув на дочь, промолчала. Только губы поджала. В руках у неё был кувшин и две кружки.

— Спасибо, мамаша. — Забрал у неё кувшин. Глотнул прямо из него. Отличный квас. Холодный и ядрёный, так, что скулы свело. Я даже закряхтел. — Квас просто вещь.

Степанида глянула ещё раз на дочь. Та отвернула лицо. Продолжала кусать губы. Но потом взглянув на мать, отрицательно качнула головой. Старуха выдохнула облегчённо и вышла. Налил квас в кружку.

— Пей, Алёнушка. Хороший квасок, как раз такой, какой я люблю. Сама делала или маманя?

— А тебе какая разница? Дали, пей.

— Мне большая разница. Очень хотелось бы, что этот квас делала ты.

— Почему? — Посмотрела на меня недоумённо.

— Как почему, душа моя? Если сама делала, значит в доме всегда такой квасок будет.

— В чьём это доме?

— В моём. В чьём же ещё⁈ — Я сидел и улыбался. Алёнка отвернулась. — Остыла? Тогда пошли.

— Что опять?

— Не опять, а снова. Только на этот раз я тебя парить буду.

— А я не хочу, чтобы ты меня парил.

— Душа моя, ты ещё не поняла, что здесь и сейчас есть только моё желание? А твоё желание или совпадает с моим, или отсутствует, как класс рабовладельцев при социализме. Поняла? — Сопела зло своим носиком и засверкала опять глазищами. Я просто наслаждался! — Подскочила и вперёд в парилку. — Рявкнул ей.

Алёна встала:

— Сволочь, ненавижу тебя.

— Это сколько угодно.

Она остановилась около полока. Посмотрела на меня.

— Чего смотришь, детка? Рубашку скидывай и ложись. — Некоторое время ломали друг друга взглядами. Наконец, она зло сняла её через голову, чуть не порвав, даже ткань затрещала, швырнула её мне под ноги и легла на полок, лицом вниз. Ну вот, дорогуша, а ты ломалась, даже юбка не помялась! Наслаждался видом