Селена. По следу Жезла - Наталья Корепанова

А теперь этого смысла не будет…

Я налила ещё чаю и вдруг почувствовала, что, если выпью ещё хоть глоток, то попросту лопну. Погрузившись в свои грустные размышления, я, незаметно для себя, выпила почти весь чайник и машинально съела всё печенье. Надо взбодриться: впереди – ещё два занятия.

Я встала и начала убирать со стола.

И тут на меня свалился очередной сюрприз

Дверь распахнулась и на пороге выросла «мадам Брошкина» – Анжела Владиславовна, мама семилетнего мальчика, который недавно начал ко мне ходить на эстрадный вокал. Мама мечтала сделать из него великого артиста, а мальчик был «гудошник» – все песни пел на одном звуке ровными длительностями.

Прослушав мальчика при первом их появлении в студии, я сразу сказала маме, что на быстрый результат рассчитывать нельзя, что предстоит длительная работа по развитию музыкального слуха и чувства ритма. Что у мальчика совершенно нет координации между голосом и слухом, и за пару занятий её не разовьёшь. Что надо приготовиться к планомерной и длительной работе.

Мама кивала, соглашалась, говорила: «Конечно, конечно, я понимаю», а в конце спросила:

– У Петеньки в садике через три недели выпускной. Вы успеете к нему какую-нибудь песню разучить?

И я поняла, что зря сотрясала воздух своими пламенными речами.

Конечно, от подготовки выступления я сразу и наотрез отказалась. Мама, поджав губы, качнула головой:

– А мне вас как хорошего специалиста рекомендовали.

– Я – хороший специалист, – без лишней скромности согласилась я. – Но даже гениальный педагог не сможет за три недели из гудошника сделать вокалиста. Вот к концу первого класса, может, что-то уже и получится. И то при условии, что вы занятия пропускать не будете. А пока – нет.

Мама ушла, недовольно бурча под нос что-то о современных педагогах.

Присутствовавшая при этой сцене Катя качнула головой:

– Помяни моё слово: ты с этой мадам Брошкиной⁷ ещё намучаешься.

– Да, – вздохнула я. – Мадам – та ещё штучка.

Так, с лёгкой руки Екатерины, Анжела Владиславовна и превратилась в «мадам Брошкину».

И вот эта мадам стояла передо мной, пылая негодованием. Даже не поздоровавшись, она разразилась длинной тирадой:

– Как вам не стыдно! Только зря деньги дерёте! Учить не умеете, а туда же – педагогом себя считаете!

«Педагогом» в её устах прозвучало как презрительное ругательство.

Я опять растерялась: да что ж сегодня за день-то такой! Какой фигой сегодня звёзды выстроились?! Пытаясь сохранять спокойствие, вежливо спросила:

– А что, собственно, случилось, Анжела Владиславовна? И где Петя?

– Петя больше к вам ходить не будет! Вы учить совершенно не умеете! Мы ходим к вам уже почти два месяца, а Петя до сих пор петь не научился!

– Анжела Владиславовна, когда вы в первый раз пришли ко мне, я вам сразу сказала, что быстрого результата ждать нельзя, что потребуется…

Но договорить мне не дали.

– Два месяца – это уже большой срок. Вот Петина подруга Машенька всего месяц занимается, а уже в школьном лагере на концерте выступила. А Петю даже в детском саду солистом не сделали, сказали, что плохо поёт. За что я вам деньги плачу?! Я сегодня была у знающего человека, он сказал, что таких специалистов, как вы, от детей поганой метлой гнать надо!

У меня затряслись руки.

– Знаете что…

– Я-то знаю! А вот вам не поздоровится! Я в Министерство культуры пойду! Вас лицензии лишат за профнепригодность! Я в суд подам! Вы мне все деньги вернёте, до копеечки! Шарлатанка!

И мадам Брошкина, пылая благородным гневом, гордо вынесла свои телеса за дверь.

– При чём здесь Министерство культуры? – только и смогла пробормотать я, глядя на захлопнувшуюся дверь.

Трясущимися руками налила себе воды, благо даже отойти от стола с чайником не успела, отпила несколько глотков. Сердце билось, как ненормальное, лицо пылало. Никто и никогда меня так не оскорблял.

Я с учениками занимаюсь с семнадцати лет, с третьего курса музыкального колледжа. За прошедшие годы у меня накопилась куча грамот и благодарностей за хорошую работу, мои ученики призовые места на всяких конкурсах и фестивалях занимали, а эта мымра смеет что-то про профнепригодность говорить?!

Я несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки.

– Всё нормально! Моё сердце бьётся ровно и спокойно. Я абсолютно спокойна. Мне плевать, что думает обо мне эта дура. Я спокойна… я абсолютно спокойна…

Но самовнушение не помогло и я, усевшись на стул, наконец, разревелась, выпуская из себя все неприятности этого дурацкого дня.

Последнее занятие прошло, как в полусне. Я что-то говорила, объясняла, даже, кажется, улыбалась занимавшемуся мальчику, но всё было, словно в тумане. Еле закончив урок, я быстро собралась и выскочила из студии так, будто за мной кто-то гнался. Ни минуты лишней не захотела там оставаться.

Придя домой, машинально поужинала, в который раз уже прокручивая в голове этот неудачный во всех отношениях день, потом, пытаясь направить настроение, на сайте в Интернете посмотрела несколько серий любимого детектива. Но в этот раз даже он не помог. В ушах звучал голос «мадам Брошкиной», на глаза наворачивались слёзы, мешавшие смотреть.

Перед сном, забравшись под одеяло, хотела почитать, но мысли блуждали далеко от сюжета книги, поэтому я положила книгу на столик у дивана и, подумав «А пошли вы все!..», выключила свет.

Но уснуть сразу не удалось. Я лежала, глядя на светящиеся в темноте цифры электронных часов, и мне опять, который уже раз после смерти мужа, хотелось улететь куда-нибудь далеко-далеко от этого сложного и жёсткого мира, туда, где бы меня ждали и любили, где мне всегда были бы рады и укутывали бы меня душевным теплом, как мягким одеялом. Так, как умел это делать мой единственный и неповторимый, так рано ушедший из этого мира, муж.

Я чуть было опять не прослезилась, вспомнив мужа, но тут же зло прикрикнула на себя: «Не смей раскисать! Спи уже давай!» И, сердито завернувшись в одеяло, отвернулась к стенке.

А уснув, неожиданно оказалась на высоком холме.

– Вот так я здесь и очутилась. С расстройства. Нет, ну ты представляешь, какая стерва?! – вспомнив мадам Брошкину, снова возмутилась я.

– Зато, благодаря ей, ты снова здесь, со мной, – улыбнулся Стэнн.