Река надежды - Соня Мармен

– Если голова у тебя и болит, Александер Макдональд, то ты сам виноват!

– Dinna be sae harsh, wemen…[150]

– Хочу тебе заметить, что я не приглашала тебя в мою постель!

– На полу спать жестко, а у тебя такая мягкая постель! К тому же Габриель спал с Мари, и я подумал: кровать широкая, места хватит и на двоих…

– Хорошо еще, что тебе не пришло в голову прыгнуть на меня сверху!

Он засмеялся, но смех перешел в стон.

– Тут ты не права! Откуда тебе знать, что приходило мне в голову, а что – нет?

– Ах ты, старый… развратник! Если так, почему же ты сдержался?

– Голова болела.

Он поморщился.

– Неужели? – поинтересовалась она, намеренно повысив голос. – Это правильно, ничего лучшего ты и не заслуживаешь. Надо же такое придумать! Влезть ко мне в постель… Да за это мне надо бы отхлестать тебя по щекам, заставить тебя…

Он ждал продолжения, но его не последовало. Признаться, невзирая на головную боль, только ценой огромного усилия он не лег на нее и не… Он понимал, что время еще не пришло, и довольствовался тем, что смотрел на нее, вдыхал ее аромат, слушал, как она спит, и… видел сны, в которых она тоже была рядом.

Солнечный луч пробился сквозь пыльное стекло и упал на волосы Александера, разметавшиеся по набитой утиным пером подушке. Мужчина передвинулся так, чтобы свет не попадал в глаза. Изабель смотрела на эту блестящую шевелюру, такую темную в сумерках и отливающую бронзой на свету. «Каков хозяин, таковы и волосы, – подумала Изабель. – Александер, не надоело ли тебе жить в темноте?»

– Изабель, – с усилием проговорил Александер, массируя большими пальцами свои веки, – я почти не помню, что было вчера вечером. Я поставил тебя в неловкое положение? Сделал что-то, что тебя напугало или рассердило?

– Ну, если не считать, что ты устроил порку, потом исчез на полдня, чтобы ввалиться в мой дом посреди ночи мертвецки пьяным…

Из пересохшего горла Александера вырвался хрип. По лицу шотландца было видно, что ему стыдно.

– Не смотри на меня так! Или ты радуешься, что мне плохо?

– А почему бы мне сейчас и не радоваться? Ах да, я забыла, ты еще каялся, что так жестоко наказал своего ребенка!

– Это все?

– Нет! Потом ты лег на полу и бормотал что-то про улиток. А потом заснул. Кстати, я и не думала, что ты так громко храпишь!

– М-да…

– А теперь объясни мне, при чем тут улитка?

– ’T is a bluidy rainy day!

– Ты побьешь меня, если я попрошу это перевести?

– Это означает «противный дождливый день»[151].

Александер выругался про себя. Он не собирался признаваться Изабель в том, что чувствует себя хуже, чем моллюск в «Улиткин день»[152]! Последовало продолжительное молчание, нарушаемое лишь звуками с улицы. Через какое-то время Александер открыл глаза и покосился на женщину, лежащую с ним рядом. Она уставилась в потолок, сердито сжав губы. Похоже, какая-то мысль не давала ей покоя.

– Было бы справедливо, если бы теперь я отлупила тебя ремнем, старый пьяница!

– Можешь не стесняться! Лупи на здоровье, у меня все равно нет сил отбиваться!

– Как и у Габриеля!

– Och! Изабель, хватит об этом!

– Нет, не хватит! Ты не имеешь права бить моего сына!

– Напомню тебе, что он и мой сын тоже! Och! God damn heid! Габриель должен понимать… Он должен понимать, что каждый поступок имеет последствия!

Изабель сжала кулаки так, что ногти впились в кожу.

– И без ремня этого никак не объяснить? Или ты считаешь, что порка – лучший метод? Думаю, тебя в детстве часто били, поэтому теперь ты решил поступать так же!

– Stop it!

Александер привстал на локте и сердито посмотрел на Изабель. Она выдержала взгляд, чувствуя, что ее собственное сердце начинает биться быстрее. Еще мгновение – и она быстро повернулась к нему спиной, взволнованная скорее его близостью, чем приводимыми им доводами. С улицы послышался громкий смех, затем лай собак, и напряжение между ними спало.

– Как он? – спросил Александер после продолжительной паузы.

– Если вспомнить, что ему пришлось пережить, нормально, – ответила Изабель язвительным тоном.

– Что ему пришлось пережить? Aye!

– Телесная боль – не самое страшное следствие наказания, Алекс, – добавила молодая женщина, смягчившись.

Александер лег на подушку, стараясь не двигаться резко, чтобы боль не усилилась. Нахлынули мучительные воспоминания – те самые, которые так терзали его вчера, когда Габриель уже был наказан. Это случилось на берегу озера Ливен в такой же дождливый день, как вчерашний. Тогда тоже разыгралась гроза, и его родные пролили столько слез… Это был его первый «улиткин день».

– Когда мне было одиннадцать, – начал он медленно, – мой отец выпорол меня за непослушание так, чтобы я запомнил на всю жизнь. И я запомнил. Дождь шел всю ночь и кончился только на рассвете. Но небо все равно было серое и тяжелое. Мы с другом Тимом хотели пойти порыбачить. Брат Тима Эндрю, который был чуть постарше, чем мы, отказался. Нам, детям, было запрещено ходить на озеро в плохую погоду, особенно если собирался дождь. Но я решил, что раз дождь закончился, то можно и пойти. Моя племянница Марси, старшая дочка моего родного брата Дункана Ога, и маленький Брайан, ее младший братик, надумали составить нам компанию. Марси хорошо управлялась с удочкой и знала все рыбные места. На берегу мы вытащили из укрытия лодку. Сначала все шло нормально, но потом поднялся ветер и наше суденышко закачалось. Тим испугался, маленький Брайан стал плакать. Марси стала грести к берегу и успокаивала их как могла. Я тоже уговаривал приятеля и братика, что все обойдется, но слова не помогали. Потом Брайан вдруг стал размахивать руками и звать маму. Я встал и потянулся его обнять. Волны ударяли о лодку сбоку… И я думаю, что из-за этого моего движения… В общем, лодка опрокинулась. Потом все закрутилось, как в кошмаре. Помню, как вода заливалась мне в нос и рот, как соль обжигала горло, глаза… Тогда я еще очень плохо плавал. Я стал искать, за что бы уцепиться. Рядом оказалась Марси. Она плавала отлично. Я схватился было за нее, но она держала маленького брата…