Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

солнцезащитный плащ, просовываю руки в рукава и затягиваю пояс на талии. Перевернув тюфяк, я открываю тайник с оружием, купленным в «Изогнутом пере». Я надеваю бандольер и ножны, подхватываю идеальный ряд клинков, которые я тщательно уложила, представляя, как каждое острое лезвие вонзится в тело Рекка.

Мои руки быстрые как молния, я набиваю ножны до отказа, лезвие за лезвием, представляя, как они вонзаются в челюсть Рекка.

В его ухо.

Вспарывают его от подбородка до пупка.

Он ― грязное пятно на этом мире, и я уничтожу его. Медленно.

Болезненно.

Я засовываю ноги в ботинки, туго зашнуровываю их, засовываю клинки по бокам, а затем поворачиваюсь, направляясь к двери. Земля сотрясается, и это единственное предупреждение, которое я получаю, прежде чем перед выходом падает кусок камня, препятствуя моему бегству, и комната наполняется ветром, проникающим снаружи.

Нахмурившись, я поднимаю взгляд к небу, туда, где неровная дыра в потолке пропускает густой поток солнечного света на мой недавно отремонтированный перевернутый тюфяк. Я снова смотрю на кусок упавшего камня, прекрасные, сложные изображения, вырезанные на нем, теперь расколоты, а мелкие кусочки разбросаны по земле.

Мое внимание переключается на Каана, который стоит у края тюфяка, скрестив руки на груди, и смотрит на меня потемневшими глазами.

― Ты сломал мою стену.

― Нашу стену, ― выдавливает он из себя. ― И мне нужно было как-то привлечь твое внимание. ― Его взгляд опускается к моей груди и бедрам, затем снова поднимается. ― Что ты делаешь?

Я оглядываю себя и понимаю, что выгляжу как птица от количества лезвий, которыми я увешана. Я едва помню, как держала в руках большинство из них.

― Собираюсь поохотиться, ― говорю я, поднимая глаза и встречая его мрачный взгляд. ― Любой, кто так обращается с животным, заслуживает быть испепеленным. Без всяких угрызений совести. А теперь убери камень. ― Проходит мгновение, прежде чем я вспоминаю о манерах. ― Пожалуйста.

Я могла бы попытаться отодвинуть его сама, но, скорее всего, я только создам еще больший беспорядок. Я не хочу выставлять себя дурой перед королем Пекла, который, как известно, может строить и разрушать города несколькими словами.

Нет, спасибо.

Проходит слишком много времени, прежде чем Каан говорит:

― У него белый флаг, Лунный свет.

― Я могу это исправить. ― Я достаю из бандольера клинок и перебираю его между пальцами. ― К тому времени, как я закончу, он станет красным.

Красным, как волосы Эсси.

Красным, как цвет рубцов на теле его зверя.

Красным, как кровь, которую он высекал из моего тела.

Каан наблюдает за мной с кошачьей расчетливостью, словно оценивает поле боя, пытаясь выработать наилучшее направление атаки.

― Если этот всадник окажется мертвым у меня на пороге, начнется война с его покровителем.

Мое сердце бешено колотится, ребра трещат, а верхняя губа оскаливается, демонстрируя клыки.

― Любой, кто нанял этого монстра, тоже заслуживает смерти.

Такой же медленной.

Такой же мучительной.

― Согласен. Но сейчас не время для этого. Он путешествует с двумя эмиссарами Сумрака, которые не проявили такой же жестокости по отношению к своим молтенмау. Ты собираешься убить и их? ― спрашивает он, склонив голову набок. ― Потому что, если ты этого не сделаешь, поползут слухи, что эмиссар был убит на земле Пекла ― отличный повод для моих братьев примчаться через Болтанские равнины и развязать войну, которой они ждут с тех пор, как я убил нашего Паха.

Я открываю рот, закрываю его, затем сжимаю руки в кулаки так сильно, что рукоять моего железного кинжала впивается в ладонь.

― Так что ты хочешь, чтобы я сделала?

Его глаза смягчаются, а мои, как мне кажется, наоборот.

― Как бы мне ни было неприятно это говорить, ― бормочет он, слишком медленно, слишком успокаивающе, ― мне нужно, чтобы ты опустила свои клинки. Я уйду и поговорю с всадниками. Выясню, чего они хотят.

Я скрежещу зубами так сильно, что ощущаю вкус крови, и хищная энергия, бурлящая под кожей, грозит разорвать меня.

― Ты не собираешься его убивать?

Если он заберет у меня это убийство, я стану настолько невыносимой, что ему придется вычеркнуть меня из этого мира.

― Нет, ― говорит он, в его голосе звучит раскаяние. ― Мне жаль… ― Обещаешь, что не сделаешь этого?

Между его бровей пролегает едва заметная морщинка.

― Я… обещаю, что не убью этого мужчину. Даю слово.

Хорошо.

Кивнув, я убираю кинжал обратно в ножны, а кипящая жажда крови, бурлящая в моих венах, утихает.

Я знаю, где он.

Я смогу выследить его, как только он улетит отсюда.

Это знание хоть немного, но облегчает зуд в кончиках пальцев.

Повернувшись, я начинаю вынимать кинжалы из ножен и снова укладывать их на каменное основание тюфяка. Я освобождаюсь от бандольера, а затем расстегиваю ножны.

― Я могу быть уверен, что ты останешься здесь, Рейв?

Я оглядываюсь через плечо на Каана ― он все еще стоит на том же месте. Все еще наблюдает за мной с беспощадной пристальностью.

― Я не собираюсь убивать его на твоей земле, Каан. Теперь, когда я все поняла, я не буду подвергать твой народ опасности. Обещаю.

― Это не ответ на мой вопрос.

Нет.

Я поворачиваюсь, скрещиваю руки на груди, и мы смотрим друг другу в глаза ― наши позы совпадают, между нами возникает напряжение, которое ощутимо настолько, что может расколоть землю.

Дважды он открывает рот, чтобы заговорить, но затем сжимает зубы. Наконец он прищелкивает языком, поднимает с земли свою тунику Великого шторма, хватает корону и отдает приказ, который сдвигает в сторону прекрасный сломанный кусок камня.

Не сказав больше ни слова и не взглянув в мою сторону, он уходит.

ГЛАВА 83

В сопровождении шести вооруженных стражников я пробираюсь сквозь неравномерные лучи солнечного света, проникающие в коридор Цитадели, над нами висит мертвая тишина.

― Вольер двадцать семь?

― Да, сир. Остальные эмиссары расположились на двенадцатой платформе. Они уже разошлись и находятся под охраной, пока вы не будете готовы их принять. Мунплюм просто забилась в первую попавшуюся тень, вместо того чтобы слушать смотрителей.

― Да уж, я ее не виню, ― бормочу я, когда мы сворачиваем за угол и чуть не налетаем на двух солдат, которые тут же отступают к стене и прижимают кулаки к груди.

― Hagh, aten dah.

― Кто-нибудь узнал имя всадника мунплюма? ―