Lа Сucinа = Кухня - Лили Прайор

Нужно только сесть в него и уехать из Кастильоне в безопасное место, на материк, а оттуда — в Чикаго.

Двери автобуса были открыты. Бартоломео уже собирался подняться по ступенькам. Но тут из темноты вышел отец. Бартоломео даже не успел испугаться. Только увидел тихую злость в отцовских глазах и блеск лезвия, прежде чем его глаза налились кровью, и он ослеп.

Тело рухнуло на землю; кровь хлестала из раны, заливая камни мостовой. Водитель автобуса закрыл двери и уехал как ни в чем не бывало.

Lа Primaverа Весна

Глава 1

Был апрельский день 1958 года. День шквалистого ветра и тяжелых капель, затекавших за воротник плаща.

Повсюду распустились разноцветные зонтики, выглянуло солнце, и все были счастливы. Голуби хлопали крыльями и ворковали; на тротуарах поблескивали лужи; собаки принюхивались к свежим запахам. Дул ветер.

Бедная промокшая Роза. Зонтик то и дело норовил вырваться из рук. Было тяжело одновременно нести и его, и сумки с рынка. Нет, свежие яйца я не уроню ни в коем случае. И цветную капусту тоже. И деликатесного розового тунца, завернутого в бумагу; его шелковистая кожица так нежна на ощупь.

Само собой разумеется, на рынок я ходила рано утром, перед работой, пока все свежее, еще не захватанное домохозяйками. Я любила эти еженедельные походы на рынок, когда можно выбрать из россыпей даров природы то, что приглянется. Аромат свежего гороха и базилика смешивался с запахом мяса в мясном ряду, напоминая мне о жизни на ферме.

Прошло всего два года после продовольственных бунтов в городе, когда из-за вооруженных разборок между враждующими мафиозными кланами прекратились поставки свежих продуктов.

Товаров не хватало, в нашу жизнь вошли длиннющие очереди, и мне частенько приходилось вступать с кем-нибудь в схватку из-за тушки кролика или пучка морковки. Это были поистине черные дни.

Колокола церкви Святого Доминика пробили без четверти девять. Надо поторапливаться. Мне нельзя опаздывать. Нет. За двадцать пять лет я не опоздала ни разу. И я пошла быстрее. В туфли залилась ледяная вода. Теперь я весь день прохожу в мокрых чулках.

Держа в руках многочисленные сумки, я боролась с входной дверью. Потом сложила зонтик и поставила его в специальную подставку рядом с его обсыхающими собратьями.

— Buongiorno, Крочифиссо, — поприветствовала я вахтера, читавшего заголовок в «Il Giornalе»: «Мафия: вскрылось новое мошенничество».

— Buongiorno, синьорина Роза. Che tempo![17]

— Si, Крочифиссо. С’е la primavera[18].

Я начала с учета книг. Работы было много. Но почти сразу же меня отвлекла Констанца.

— Scusf[19], синьорина Роза, — сказала она. — Да?

— Там пришел один иностранец.

— И что?

— Он хочет взглянуть на рукописи.

— Но сегодня вторник, Констанца.

— Я ему говорила, синьорина. Но он иностранец.

— И что? — повторила я.

— Он просит и просит, синьорина. Никого не слушает. Только твердит: «Я посмотрю рукописи сейчас».

— Хорошо, Констанца. Я сама им займусь, — сказала я. — Но ему придется подождать. Мне нужно сперва закончить вот с этим.

Я продолжила вносить цифры в учетную книгу, а беззаботная Констанца, стуча вульгарно высокими каблуками, удалилась вверх по витой лестнице, ведущей из цоколя на верхние этажи.

Через час, когда я собрала все бумаги, учетные книги, линейку, остро отточенные карандаши и резиновый ластик, я вспомнила, что нужно заняться иностранцем. Но я никогда ничего не бросала сделанным наполовину.

Глава 2

Я взглянула в глаза иностранца. Они были цвета океана — скорее бирюзовые, чем синие, — и блестели, как солнечные блики на воде. Никогда не встречала глаз обманчивее. Я сразу поняла, что должна быть очень осторожной.

Помнится, у него тогда были маленькие усики, прикрывавшие верхнюю губу; разговаривая, он показывал плохие зубы.

Нос у него был торчком, каштановые волосы ухоженные, но немного тонковаты. Я представила себе, как эти шелковистые волосы нежно касаются моей обнаженной плоти, скользят по позвоночнику и по ложбинке между грудями. Может, это было предчувствие? Я поежилась.

На иностранце был легкий льняной костюм и дорогущие коричневые ботинки, гладкие и блестящие, как тающее мороженое. От него божественно пахло шикарным одеколоном и бренди. Во мне зашевелились какие-то странные чувства.

Он сразу же одержал надо мной победу, Одним-единственным завораживающим взглядом. Он хорошо знал женщин и по привычке делил их на типы. Позже он признался, что мой убогий внешний вид не скрыл от него глубокую и чувственную натуру. Может быть, слегка пересохшую, как русло реки весной, но не безнадежную.

— С добрым утром, синьорина, — произнес он на безукоризненном итальянском с легким английским акцентом. — Мне сказали, что вы — хранительница рукописей.

— Да, синьор.

— Позвольте представиться. Рэндольф Хант. Я ученый, синьорина, и пишу книгу о кулинарных традициях разных областей вашего прекрасного острова. В настоящее время я изучаю вопрос о том, как повлияли на сицилийскую кухню греки, финикийцы, римляне, арабы и норманны. В ваших архивах наверняка есть древние рукописи Митека, Архестрата, Дионисия и других авторов, в которых описывается история итальянской кухни, начиная с пятого века до нашей эры.

— Да, синьор. Национальная библиотека гордится тем, что в ее фондах есть все эти труды, и не только они. У нас очень редкая и полная коллекция.

— Можно мне их посмотреть, синьорина? Они очень пригодятся в моей работе.

— У вас есть разрешение?

— Разрешение?

— Да, синьор. Разрешение от Департамента истории культуры.

— Мне о нем никто не сказал.

— Если у вас нет соответствующего разрешения, синьор, я боюсь, что не смогу вам помочь, — сказала я и повернулась, собираясь спуститься обратно в цоколь.

— А как мне его получить, синьорина?

— Обращайтесь в министерство, синьор. Всего доброго.

— До свидания, синьорина. Спасибо за помощь.

Иностранец бросил на меня прощальный взгляд, от которого я вся покрылась испариной, и повернулся, чтобы уйти. Но, не дойдя до входной двери-вертушки, он вернулся.

— Синьорина!

— Да, синьор?

— Вы даже представить себе не можете, как бы мне хотелось немедленно заняться с вами любовью.

Я вспыхнула и под хохот Констанцы буквально скатилась в цоколь по винтовой лестнице. Никому на свете — ни сослуживцам, ни вахтеру, ни студентам университета, ни постоянным читателям, даже почтальону и молочнику — она не рассказала о пикантной сцене, разыгравшейся между синьориной Фьоре и бесстыжим иностранцем.

В ту ночь я никак не могла уснуть, что случалось со мной крайне редко. В три часа я уже была на своей маленькой кухне — готовила