Я больше тебе не враг - Маргарита Дюжева

с пятой попытки до меня запоздало доходит, что Кирсановский номер в черном списке. Тогда открываю мессенджер, сквозь который можно пробиться через блок. И набираю короткое послание:

Я: Саш, это я!

Сообщение оказывается прочитанным в тот же момент, но ответа нет. Санька никому не доверяет, и не подвержена импульсивным действиям.

Тогда я записываю кружок со своей осунувшейся, помятой физиономией и шепотом сообщаю на камеру:

Я: Со мной все в порядке.

В этот раз она сразу пишет ответ:

С: Ты где? Куда пропала?

Я: Макс нашел меня.

С: Черт… дальше непереводимая игра русских-народных слов.

Я: Он держит меня у себя. В каком-то загородном доме.

С: Что за дом? — тут же спрашивает подруга, будто в ее силах вытащить меня отсюда.

Я: Понятия не имею. Раньше его не было.

В этот момент мне чудится, что я слышу шаги в коридоре. Замираю, едва дыша от ужаса, но, к счастью, тревога оказывается ложной. За дверью тихо, просто ветер шумит за стенами.

Тем временем прилетает еще одно Сашкино сообщение:

С: Выглядишь плохо. Точно все в порядке?

Я: Заболела.

Нет времени на пустую болтовню, поэтому отправляю самое важное.

Я: Он забрал мой телефон. На связь выйти не могу. Только если сильно повезет.

С: Чем могу помочь?

Я: Ничем. Как только вырвусь из этой западни — найду тебя. Сама не вздумай сюда звонить.

С: Поняла. Буду ждать.

Я: Все. Мне пора.

С: Удачи.

Наш разговор заканчивается, и я проворно уничтожаю улики. Удаляю всю переписку, стираю звонки в телефонной книге, чищу память. После этого возвращаю телефон на место. Прикрываю книгой, так чтобы скрыть вмешательство, и поправляю плед.

Вроде получилось.

Пока навожу порядок — от волнения потряхивает, а потом и вовсе пробивает холодный пот, потому что слышу чью-то поступь. В этот раз никаких сомнений нет кто-то идет. Поэтому валюсь на подушки и подтягиваю одеяло до самого подбородка. Жмурюсь, всеми силами изображая спящую.

Кирсанов, а это именно он, заходит в комнату и останавливается рядом с кроватью. Я отчетливо чувствую его пристальный взгляд, стараюсь дышать ровно и не дрожать ресницами, но актриса из меня хреновая, потому что раздается прохладное:

— Я знаю, что ты не спишь.

Черт.

Я аккуратно приоткрываю один глаз и тут же напарываюсь на хмурую физиономию бывшего мужа. Дальше ломать комедию нет смысла, поэтому открываю и второй глаз:

— Сколько я спала?

— Дня три с редкими пробуждениями.

Не помню ни одного. В голове темный провал.

— Я приходила в себя?

Его губы растягиваются в циничной усмешке.

— Еще как.

От его интонации по спине гонит волна дурных мурашек, а дурные предчувствия больно кусают измученное сердце.

— И…что?

Кирсанов хмыкает:

— В бреду ты гораздо болтливее, чем обычно.

— Не понимаю…

Прижав ладонь к ребрам, пытаюсь успокоиться, но паника набирает обороты. Что я наговорила ему? Неужели призналась в том, что беременна? Я ведь не могла этого сделать! Хоть в бреду, хоть в дурмане. Не могла!

Кирсанов тем временем вытаскивает пачку из заднего кармана. Этот факт все еще несказанно удивляет меня, поэтому не могу удержаться:

— Ты куришь? Это же вредно.

Лучше бы молчала…

— Кто-то озаботился моим здоровьем? — холодно улыбается бывший муж, — я тронут.

Ни черта он не тронут. Он в ярости, но эта ярость сидит так глубоко, что ее не увидеть. Разве, что в глазах, которые темнее, чем обычно.

* * *

Я отпускаю взгляд, а Кирсанов, так и не дождавшись ответа, усмехается:

— Молчишь?

Все, что я могу сказать в свое оправдание, это лишь то, что не собиралась его травить, хоть со стороны выглядит иначе. Банальные энергетики в лошадиных дозах. Чтобы голова шальная была, чтобы кидало из стороны в сторону, чтобы не высыпался. Я просто делала так, чтобы он не мог трезво думать и анализировать то, что лежало на самой поверхности. Да, полезного мало, но я никогда не желала причинить непоправимый вред.

Так себе оправдание, да? Поэтому молчу.

Макс хмыкает и выходит на балкон, оставляя дверь открытой. В комнату тут же врывается прохладный воздух, и я тяну одеяло еще выше, так что снаружи остаются только нос и глаза. Надо бы отвернуться, но я не могу, и вместо этого продолжаю жадно пожирать взглядом фигуру бывшего мужа.

Он опирается на бортик и смотрит куда-то вдаль, удерживая сигарету одними губами. Тонкая струйка дыма вьется над тлеющим кончиком, раздражает, заставляя мужчину недовольно щуриться. А возможно, это недовольство никак не связано с никотином, а предназначается только мне.

Что ж, заслужила.

Покончив с одной, Кирсанов не торопится возвращаться обратно. Вместо это вытягивает из пачки вторую и продолжает стоять, рассеянно потирая пальцами висок. Не знаю, какие мысли бродят у него в голове в этот момент, но я думаю о том, что он наверняка замерз. Раньше я бы подкралась на цыпочках, обняла его крепко-крепко и согрела, а теперь сама стыну, глядя на то, как он ведет озябшими плечами.

Странно, но в моем личном аду нет ни кипящих котлов, ни зловещего пламени, ни воплей страдающих грешников. Тут только холод, коварно сковывающий душу, и тишина. Одиночество, настолько безнадежное и острое, что больно пошевелиться. Любое движение — и очередной ледяной шип вонзается в дурацкое сердце.

Вот кто настоящий предатель! Вместо того, чтобы хранить ярость, ненависть и хладнокровие, оно бездарно влюбилось во врага, погубившего Аленку. Если бы не оно, я бы сейчас не страдала, не терзалась сожалениями, не повторяла про себя как мантру «у меня не было выбора, я должна была, так правильно».

Если бы…

К сожалению, история не терпит сослагательного наклонения даже в мелочах.

Когда Макс возвращается в комнату, я деревенею, потому что он направляется прямиком к креслу. Небрежно скидывает плед на подлокотник, отпихивает книгу и втаскивает своей мобильник.

Пока смотрю, как он водит пальцем по экрану, по спине струится ледяной пот. А вдруг я наследила? Вдруг удалила не все, и сейчас он поймет, что я связывалась с Санькой.

Страшно до ужаса. Я молюсь: не заметь, не заметь, не заметь, и только когда Кирсанов убирает телефон в задний карман джинсов, выдыхаю.

Не заметил. Но моя малодушная надежда, что он сейчас уйдет, с треском разбивается о хладнокровный приказ:

— Подъем.

Не смею спорить. Спускаю ноги с кровати, поджимая пальцы в ожидании холодного пола, но вместо этого нащупываю тапки. Раньше их не было.

Я не задаю вопросов, просто запихиваю в них свои ноги и поднимаюсь. Тело немощное, как у котенка, но мучительной ломоты и жара нет. Болезнь миновала, оставив после себя лишь неудобную слабость.

Если честно, то больше неудобства доставляет