Нарисую себе счастье - Марианна Красовская

— Да ладно? — ахнула я. — Как так-то?

— Ага. С лекарем.

— С Пиляевым?

— С ним, с голубчиком. Ой, что делается!

— С кем-то там сплетничаешь, старый чорт? — выглянула в холл Устина. — А, Маруш! Проходи, чего встал? Ужинать будешь?

— Я это… — стушевалась я. — По делу важному. С документами для Казимира Федотыча.

— Нельзя с документами! — строго ответила экономка. — Доктор велел Хозяину отдыхать. Никакого беспокойства!

— Тот самый доктор, что умыкнул его сестрицу? — невинно полюбопытствовала я. — Ясно-понятно.

На лице женщины отразилось понимание, она сдвинула брови и зашипела:

— Вот охальник! Только пусть появится, я его метлой отлуплю!

— Отлупишь ты, как же, — буркнул Ермол. — Ты мышь-то прибить не можешь, меня зовешь.

— Так то мышь, существо глупое и невинное! Природа у нее такая — крупы жрать! А доктор этот — подлец и негодяй, нашу душеньку соблазнил…

Я хмыкнула, представив, как уставший, невзрачный Пиляев обхаживает гордую красавицу Ольгу. Спорим, все было наоборот? Пока супруги ругались, проскользнула за их спинами и бросилась вверх по лестнице. В спальню к Казимиру. Сердце в груди колотилось, дыхание перехватывало. Только бы не помер!

Громко постучала в двери и выдохнула облегченно, услышав сердитый голос:

— Чего надобно?

— Это Маруш, — робко проблеяла, понимая, что сейчас пойду к черту, как и полагается по всем правилам приличия.

— Наконец-то! Проходи быстро!

Удивленно почесав нос, я проскользнула в комнату.

Казимир Федотович был помят и бледен, но глазами сверкал воинственно. Я им невольно залюбовалась. Красивый ведь мужчина, даром что в возрасте. Взгляд ясный, лицо умное, благообразное. Плечи широкие, могучие. Грудь волосатая, как у медведя, в расстегнутой рубахе виднеется. Даже такой, усталый и больной, Долохов не выглядел немощным.

Осознав, что я беззастенчиво разглядываю не слишком одетого мужчину, почувствовала, что щеки вспыхнули огнем. Хорошо, что свет тусклый. Авось не разглядит Казимир Федотыч, куда я глазела.

— На заводе был?

— А как же. Рисовал с самого утра. Палитру вам разложил и самые разные узоры.

— Работа кипит?

— Все трудятся неустанно.

Казимир слабо улыбнулся и кивнул.

— Отныне тут, в моем кабинете рисовать станешь. И по всяким поручениям ездить. Ермол мне пока не нужен, в твоем распоряжении будет.

Я осторожно кивнула и спросила тихо:

— А что произошло-то?

— Приступ меня сердечный хватил, — вздохнул Долохов. — Добегался. Но ничего, как видишь — не помер.

— А… это потому, что ваша сестра… ну…

— С Пиляевым сбежала? — оскалился мужчина. — Нет, раньше. Мы с Ольгой разругались к чертям собачьим, вот я и упал. Глупо вышло. Я ведь ее защитить хотел, Маруш.

— Это как?

— Налей мне отвара, садись и слушай. Где я неправ был?

Пока я наливала из маленького чайничка густое травяное зелье, Казимир недовольно пыхтел, а потом пожаловался:

— Верно ты мне говорил, что нет у Ольги защитника, кроме меня. Я думал-думал и решил выдать ее замуж побыстрее. Жениха предложил хорошего, Демку Гальянова. Они с Ольгой давно нравятся друг другу.

Я едва сдержалась, чтобы вслух не выругаться. Он серьезно? С его-то тактом и чувствительностью как у медведя? Поди сестру вызвал и бухнул: дескать, Оля, готовься свадьбу играть через неделю. Представила реакцию гордой Ольги и зажмурилась. Вероятно, она орала и ногами топала. Даже я бы орала, что уж говорить.

— Что, не так нужно было? — верно истолковал мои гримасы Долохов. — Да понял уж, что не так. Надо было все ей объяснить, да как сказать-то, что мне недолго осталось? Что хочу позаботиться о ней, чтобы всякие проходимцы после моей смерти на нее охоту не устроили?

— Вы себя не хороните, — пробормотала я, принюхиваясь к чайнику. Интересно, мне можно хлебнуть? Что-то я тоже разволновалась. Или лучше ромашки с мятой у Устины попросить? А еще лучше — вина крепкого. — Рановато в могилу собрались. Что-то не похожи вы на умирающего-то.

— Марк, подлец, сидел возле моей постели едва ли не до утра. А потом уехал, понимаешь, да не один, а с Ольгою. Что будет-то?

Я подумала немного и усмехнулась. А что будет? Ольга не из той породы, чтобы с любовником сбегать. Женится соколик на нашей лебедушке, никуда не денется. Об этом я Казимиру уверенно и сообщила.

— То-то и оно, что женится, — сумрачно вздохнул он. — А толку? Заводы кому отойдут? Докторишке они даром не нужны, он и не разбирается в керамике ничуть. У него другая страсть. Гальянов хоть прибрал бы к рукам, да Ольгу б холил и лелеял.

— Теперь мэтр Пиляев будет вашу сестру холить и лелеять, — напомнила я, пряча улыбку.

— Как появится тут, я ему и холку намну, и лелейку оторву, — пообещал Казимир. — Уж, жрать хочется. Сгоняй на кухню, принеси чего-нибудь, — и грустно добавил: — Только не жареное и не острое.

Я кивнула. Слава небесам, раз голоден — значит, поправится.

На кухне заплаканная Устина безропотно выдала мне чашку постного супа и два вареных яйца, а когда я сказала, что Казимир, конечно, должен теперь страдать не только от сердечной боли во всех смыслах, но и от голода, поморщилась и пообещала еще потушить кролика с овощами. Если на ночь томиться оставить, то должно быть вкусно.

Я отнесла поднос с едой наверх.

— Покормить, чай, вас, Казимир Федотович?

— Дурак ты, Маруш. Салфетку подай и подержи подушку.

Пока Долохов трапезничал, я его развлекала своими выдумками про альбомы с палитрою и цветочными элементами.

— И все же, я думаю, трафареты лишними не будут. У вас ведь для чашек пресс-формы имеются? Я в гончарном цеху была, видела. Шмяк-шмяк — и чашка готова. Только лишнее обрезать и ручку налепить.

— Предположим.

— Так нельзя ли по этой же форме из тонкого фарфора сделать чашку с дырками? Мазнул — вот и листок. Другую наложил — вот и цветок. А остальное вручную дорисовать. Куда быстрее выйдет. И главное, навыки рисования не нужны, любой дурак справится.

— Не нужно фарфора, — мотнул головой Казимир, доедая яйца. — Стекло. Оно прозрачное и его легко вымыть. Хрупкое, так и фарфор бьется. Мне в стекольном цехе сколько угодно чашек наштампуют, а шаблон я сам сделаю, там