Используемая единорогом - Эми Райт

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него сверху вниз.

— О, ты плохой!

Однако я смеюсь, и мне нравится ход его мыслей. Еще мне очень нравится, как его руки ласкают меня повсюду, не переходя границы того, что было бы приемлемо в затемненном баре или клубе, но в высшей степени скандально в зале ожидания клиники.

Женщина в другом конце комнаты бросает на нас возмущенный взгляд и пытается сосредоточиться на журнале, но я вижу, как каждый раз ее глаза устремляются вверх.

Я прерываю наше порочное веселье, когда молодой человек в синей медицинской форме открывает двери в кабинет.

— Джейд?

Я прочищаю горло, слезаю с колен Стирлинга и поправляю платье.

— Да. Это я.

На минуту я забыла о беспокойстве о приеме и ребенке. Благодаря ощутимому присутствию Стирлинга за моей спиной я следую за юным специалистом в маленькую комнату.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее. Папа может сесть вон там.

Он указывает на стул рядом с кушеткой, на которой мне нужно лежать, и я не утруждаю себя тем, чтобы поправить его. Стирлинг тоже не делает этого, просто подходит и садится, по пути похлопывая меня по плечу. Я ложусь на кушетку и задираю платье. Я знаю, что будет дальше.

Сердце громко колотится, когда техник выдавливает гель на датчик. Затем он прикасается им к моему животу. Гель холодный и скользкий, и я слегка дергаюсь от прикосновения. Это немного снимает напряжение.

Он улыбается.

— Извините. Не очень приятно, я знаю. Потерпите немного.

Я стараюсь не шевелиться, когда он включает аппарат, и комнату наполняет свистящий звук. Раздается тихий стук, когда он проводит сканером по моему животу. Я задерживаю дыхание. Это было…?

— Это ваш ребенок, — врач подтверждает. Мои глаза устремляются к экрану. Он весь черный. Бледно-белые пятна и линии образуют на изображении неразборчивые закорючки, и я в отчаянии щурюсь, пытаясь разглядеть, что это, черт возьми, такое.

Молодой человек снова крутит датчик и делает паузу.

— Аааа, мне неприятно говорить вам это… — он неловко переводит взгляд со Стирлинга на меня, и я понимаю, что у него на уме.

— Он не отец ребенка, — быстро говорю я.

Глаза врача расширяются, и он облегченно вздыхает.

— Слава богу. Вы даже не представляете, как я рад, что мне не придется сообщать вам, что этот ребёнок… полностью человеческий.

Я смеюсь.

Он возвращается к работе, водя инструментом по моему животу. Затем снова останавливается.

— Здесь головка.

— Здесь? — я пристально смотрю. По-моему, похоже на кляксу. Думаю, я могу ее разглядеть. Если прищурюсь.

До сих пор я не понимала, как сильно я этого хочу. Мне нужно увидеть, что внутри есть настоящий маленький человек.

Врач снова перемещает датчик.

— И грудь. Вы видите маленькие ручки?

— Нет! — внезапно я злюсь. Горячие слезы наворачиваются на глаза, когда я хмуро смотрю на экран и не вижу ничего похожего на руки. — Это просто клякса. Где они?

Врач крутит датчик.

— Теперь видите?

— Нет!

Стирлинг склоняется надо мной, указывая на экран.

— Вот. Видишь?

Что-то подергивается на экране, и я вижу. И да, они больше похожи на обрубки, чем на руки, но имеют человеческую форму. Он реален.

— Я вижу.

Врач смеется, когда я так волнуюсь, что ему приходится переставлять датчик. Он снова находит нужное место и делает несколько снимков. Снимки позвоночника и шеи ребенка, его головы и сердца. Мой малыш. Маленькое существо, живущее внутри меня. Как я могла когда-либо сомневаться, что хочу его?

В сердце теплеет, и, хотя кажется, что мочевой пузырь вот-вот лопнет из-за того, что мне уже несколько часов нельзя было писать, я терпеливо сижу до конца сканирования, улыбаясь экрану и мечтая о маленьком теплом комочке, который однажды смогу взять на руки.

Настоящий, крошечный человечек. Которого я ращу и формирую. Это большая ответственность. Надеюсь, я справлюсь с этой работой.

— Как ты это делаешь? — мы гуляем бок о бок по набережной и едим мороженое, когда я наконец решаю рассказать Стирлингу, что у меня на уме.

— Что?

— Как тебе всегда удается вот так обезвреживать меня, когда я собираюсь взорваться?

Он смеется.

— Как бомба?

Я тоже смеюсь. Я знаю себя.

— Да. Как бомба.

Какое-то время он молчит. Я откусываю еще немного мороженого.

— Я не знаю. Наверное, я просто говорю то, что приходит мне в голову. Хотя я рад, что это работает.

— Я тоже рада. Мне нужна эта энергия в жизни.

Мы проходим немного дальше в молчании. В конце концов, я поворачиваюсь к нему.

— Спасибо, что пошел со мной сегодня. Мне это тоже было нужно. Что я могу сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой?

Он качает головой, отбрасывая голубую гриву на глаза.

— Тебе не нужно ничего делать.

— Но я этого хочу.

Стирлинг улыбается.

— Тогда приходи поужинать ко мне домой, с моим стадом. Приходи познакомиться с ними.

— Я с ними встречалась.

— Встреться с ними снова.

Я смотрю на него.

— Я не могу давать никаких обещаний, кроме дружбы. Я хочу, чтобы ты это знал, хорошо?

Он берет мой пустой стаканчик из-под мороженого и выбрасывает его в мусорное ведро вместе со своим.

— Я знаю это. Вот почему я собираюсь продолжать работать над тем, чтобы сломить твое сопротивление. По одному визиту к врачу за раз.

Я смеюсь.

— Что ж, в таком случае тебе повезло. Беременность сопровождается почти еженедельными визитами, насколько я знаю. Я понятия не имею, как собираюсь позволить себе все это.

— С этим я тоже мог бы помочь.

Я качаю головой. Теперь я знаю, что он действительно начинает мне нравиться.

— Нет. Я не возьму твоих денег. Больше не возьму. Только не после сегодняшнего. Наверное, это второе самое глупое решение в моей жизни, но это было бы неправильно. Давай просто попробуем подружиться, хорошо?

ДЕСЯТЬ

Стирлинг

Два шага вперед, один назад — кажется, именно так обстоит дело с Джейд. Добавьте синие яйца, с которыми я хожу уже несколько недель, и вы получите инструкции по самому ебнутому сельскому хороводу.

Я не знаю, какие шаги назад принесет сегодняшний вечер, но я приму их. То, что она идет навстречу стаду, ощущается как гигантский скачок вперед, так что, что бы ни случилось, оно того стоит.

Раздается звонок в дверь, и я спешу вниз по лестнице, чтобы убедиться, что успею раньше Боаза. Когда я открываю дверь, каждый