Графиня из Черного замка - Надежда Игоревна Соколова

«Инвестицию». Слово было деловым, холодным, и от этого предложение внезапно стало реальным, весомым, а не воздушной мечтой. Я чувствовала, как внутри меня борются два начала. Одно, старое и сильное, кричало: «Опасность! Он ворвется в твою жизнь, в твое пространство, всё изменит!». Другое, новое и робкое, шептало: «А если… если это шанс? Шанс не просто хранить, но и делиться. Чтобы всё это не кануло в забвение вместе со мной».

Я подняла на него взгляд. Его лицо было серьезным, в нем не читалось ни жалости, ни желания покомандовать. Было уважение к моему решению.

— Почему? — спросила я тихо. — Почему вам это так важно?

Он не отвечал сразу, его пальцы медленно обводили край бокала.

— Потому что искусство, рожденное в тишине, — самое честное, — сказал он наконец. — Оно не создается для одобрения толпы. Оно — как ваш замок. Суровое снаружи, но полное удивительной, глубокой жизни внутри. Такое стоит сохранять. И показывать тем немногим, кто сможет это оценить. Хотя бы для того, чтобы они знали — такая красота существует.

Его слова нашли во мне отклик, тихий и безоговорочный. Он понимал. Понимал самую суть моего мира. И это понимание было страшнее и дороже любого золота.

Я отодвинула бокал, чувствуя, как дрожат кончики пальцев. Голова говорила «нет». А сердце… сердце, разбуженное сном о другом возможном будущем и восхищением в его глазах, билось в такт слову «да».

Я глубоко вздохнула, сжав руки на коленях под столом.

— Хорошо, — проговорила я, и мой голос прозвучал хрипловато от волнения. — Я согласна. Но… с условиями. Работы ведутся только в одном крыле, которое я укажу. Ваши мастера подчиняются моим слугам в вопросах порядка в замке. И… я имею право в любой момент всё остановить.

Граф Артуа не стал улыбаться восторженно. Он лишь склонил голову, и в этом жесте было больше уважения, чем в любом ликовании.

— Естественно, сударыня. Это ваше царство. Я лишь подданный, предложивший свой меч и кошель для защиты и украшения его сокровищ. Все условия принимаются безоговорочно.

Он поднял бокал. Я, после секундного колебания, взяла свой. Звон хрусталя прозвучал в тишине зала чистым, решительным ударом, похожим на звук разбиваемой печати. Печати на моем прежнем, безраздельно одиноком существовании.

Страх не исчез. Он сжался холодным комком где-то под ложечкой. Но его уже не было одного. Рядом с ним поселилось новое, пугающее и головокружительное чувство — азарт. Я сделала шаг. Не к графу, нет. А к той самой себе, которая, оказывается, могла хотеть чего-то большего, чем вечная тишина.

Глава 11

Следующие дни пролетели в странном, непривычном ритме. Жерар, бледный, но уже крепко стоявший на ногах, сердечно поблагодарил меня и уехал на одной из своих лошадей, обещая прислать за второй, как доберется. В замке остался Артуа.

И началось.

Он не стал медлить. В одно утро в дальнем, пустующем крыле, выходившем окнами на внутренний дворик, раздался мягкий, похожий на треск разрываемой ткани звук, и в воздухе повисло мерцание, словно от нагретого асфальта. Через мгновение в коридоре, пахнущем пылью и запустением, стояли пятеро. Не просто работники — Мастера. Два гнома с ящиками инструментов, которые звенели, как оркестр, эльф с циркулем и свитками пергамента, и двое существ со спокойными, внимательными лицами, на которых читался долгий опыт такой работы.

Я наблюдала с верхней галереи, спрятавшись в тени арки. Портал. Мысль снова настойчиво стучала в висках. Если он мог так просто открыть путь для мастеров, почему в ту роковую ночь он не перенес раненого друга сразу в родовые владения, к своим лекарям? Зачем было тащиться через снега к «проклятому» замку? Вопрос висел в воздухе, колкий и неудобный. Я не решалась задать его вслух. Пока.

Артуа говорил с ними тихо, показывая на стены, на своды. Его жесты были уверенными, хозяйскими. Мои слуги, эльфы и гномы, стояли поодаль, наблюдая за пришельцами с вежливым, но непреложным нейтралитетом. Они принимали волю госпожи, но чужаков впускали в своё отлаженное царство без восторга.

И работа закипела. Но не так, как я представляла себе ремонт — с грохотом и криками. Это был почти ритуал. Гномы простукивали стены, что-то бормоча на своем языке. Эльф-архитектор делал беглые, но точные наброски, его перо летало по пергаменту. Люди-мастера что-то замеряли шелковыми шнурами. Потом началась сама переделка. Они не ломали, а скорее освобождали пространство. Аккуратно снимали старые, истлевшие гобелены. Расчищали заложенные когда-то кирпичом арки, открывая красивые линии сводов. Впускали свет.

Появились запахи: свежей стружки, какого-то чистящего состава с запахом хвои, грунтовки на основе мела и клея. Звуки: приглушенный стук молотков, скрип лебедок, ровное гудение какого-то магического инструмента, полировавшего камень до матового блеска.

Артуа проводил там много времени, но не забывал и о правилах приличия. Он находил меня — в библиотеке, оранжерее, у окна с планшетом — и подробно, с энтузиазмом, отчитывался: «Мы нашли под штукатуркой оригинальную кладку, сударыня, она великолепна, мы её вскроем», или: «В восточном конце зала есть комната с идеальным северным светом для графики, как вы считаете?»

Я кивала, вникала, иногда спорила. Постепенно моя настороженность стала пробиваться искрами настоящего интереса. Это было мое пространство, и его преображали, но преображали так, как мне могло бы понравиться. С уважением к духу места.

А по вечерам мы ужинали вдвоем. Разговоры теперь часто касались искусства, света, композиции. Он рассказывал об известных ему галереях в столице, я — о технике старых мастеров с Земли, подбирая, конечно, слова. Страх отступал, превращаясь в привычку к его присутствию. Привычку, в которой, как я с удивлением замечала, было что-то теплое.

Однажды, глядя, как за окном метет метель, а в отдаленном крыле горит ровный свет магических фонарей работников, я поймала себя на мысли: мир не рухнул. Он изменился. И в этом изменении, пусть пока непривычном и тревожном, начало проступать обещание чего-то нового. Не того, что навязывали извне, а того, что рождалось из моего собственного, давно забытого «хочу». А вопрос о портале так и висел между нами — тихий, невысказанный, ждущий своего часа.

Наконец, галерея была готова. Я стояла на пороге бывшего пустующего крыла и не могла поверить своим глазам. Пространство преобразилось. Сводчатые потолки, очищенные от столетий копоти и пыли, парили ввысь, отражая мягкий, рассеянный свет из новых, огромных окон, затянутых матовым, волшебным стеклом, которое