Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

Тот побежал, как моряк по палубе корабля в качку. Александр взглянул на прямую спину Таис, на упавшие через плечи волосы, обнажившуюся в вырезе платья грудь и отвел взгляд…

…Леосик, сидевший на руках у Александра, улучив момент, когда бдительность взрослых ослабла, опрокинул пелику с медом Александру на колени.

— Малыш, ты что же! Пчелки прилетят и покусают Александра. Александру будет больно.

— Бо-бо! — понял ребенок свою оплошность.

— Бо-бо, — подтвердила Таис, — нельзя мед трогать. — Она говорила спокойно, но с особым выражением в голосе и лице, чтобы дети лучше понимали кроющиеся за непонятными словами чувства.

— Пойдем, я тебя помою как следует, — тем же тоном и голосом, что и с детьми, Таис говорила с Александром.

Они пошли в летний домик-сарайчик, стоявший в десяти шагах от их импровизированного пиршественного стола. Александр прикрыл дверь и в тот же миг неожиданно обнял ее сзади:

— Люби меня…

— Ах! — Таис задохнулась.

— Люби меня! — Александр с такой страстью смотрел ей в глаза, что у нее закружилась голова.

Ветер колыхал легкие занавески. Через открытые настежь окна доносились разговоры и смех. Но нарастающий звук ее стучащего сердца, шум крови, бегущей все быстрее, заглушил все звуки весеннего солнечного мира, а сила любви унесла ее в далекий космос, где их тянуло друг к другу с мощью и неотвратимостью двух космических тел, летящих навстречу друг другу и своему неминуемому столкновению. Их соединение было подобно взрыву планет, уничтоживших друг друга в огне любви и родивших новую единую материю. В его объятиях Таис возвращалась к новой жизни, и в сердце ее все еще стучало — «люби меня, люби меня, люби… его!»

Таис услышала звук затворившейся двери и открыла глаза.

— Кто это был? — прошептала она.

— Гефестион, — ответил Александр.

Таис решила увезти Александра хотя бы на время от суеты и лицемерия мира куда-нибудь в «парадис», в тишину леса или уединенность озера, где бы он смог подлечить свою тоскующую душу. Так они очутились на берегу озера, в охотничьем домике, не очень приспособленном для удобной жизни, зато оказавшемся пригодным для врачевания душевных ран. Но прежде раны пришлось сильно разбередить. Это были сложные, болезненные дни. Случалось пережить всякое — вспышки яростного гнева: «Как ты посмел бросить меня, негодяй», горькие стенания и слезы: «Как мне тебя не хватает», повторение непробиваемого молчания, ухода в себя: «Оставь меня, Таис». Таис понимала, что это «вскрытие нарыва» не приведет к окончанию страстей по Гефестиону, — это было невозможно в принципе, но надеялась, что оно приблизит следующую ступень в переживании траура.

Странно, они чуть ли не в первый раз говорили о Гефестионе! Александр не имел привычки обсуждать с Таис свои отношения с Гефестионом, и наоборот. Лишь изредка с его губ срывалось какое-то замечание личного характера, и он не развивал его, заметив, что оно сорвалось. Сейчас же продолжительные разговоры о Гефестионе, любимом и незаменимом, о том, каким он был — лучшим на земле, умным, душевным, но и смешным, со своими странностями, вспоминая которые, они начинали смеяться, — действительно продвинули их дальше. Ах, как хорошо, что они смеялись. Думы о друге не только раздирали на части душу Александра, не только вызывали слезы, что само по себе куда лучше, чем замыкаться в скорлупе своего горя, но приводили к улыбке, расслабляли сердце, проливались бальзамом на душу.

— «Ненормальный» или «бешеный» — это он меня при тебе называл.

— А без меня? — спросила Таис.

— По имени. Или, если издевался: «наглая рожа» или «гиацинт, юноша кудрявый». Про тебя говорил: «Лизни за меня Таис в носик».

— Почему лизни?

— Говорит, носик у нее такой, располагает. Говорил… Называл меня, конечно, не только по имени… — Александр отвернулся и задумался.

— Не надо говорить, если не хочешь, это не мое дело…

Об этом не стоило упоминать. Таис сама знала, как хорошо иногда поделиться сокровенным с надежным человеком, и как важно не обнажаться, оставить что-то очень личное для себя — в сокровищницах памяти. Тонкая грань разделяет эти два желания.

— А не было бы хуже, если бы ты ушел раньше него, и Гефестиону пришлось оплакивать потерю? — Таис вернула Александра из прекрасного прошлого в осиротевшее настоящее.

Александр устремил на нее внимательный взгляд. Странно, что в ситуации «хуже некуда», она нашла что-то позитивное. Александр ухватился за эту мысль; действительно, из двух зол настоящее зло получалось наименьшим.

— Я готов умирать сотни раз, готов страдать бесконечно и невыносимо, если бы этим можно было вернуть его. Я готов на все. — Он опять погрузился в себя.

«Я не успел узнать тебя до конца, насладиться тобой, надышаться тобой, любимый. Мне так еще много надо сказать тебе, спросить. Я хочу быть с тобой! Жизнь моя, счастье мое, я ничего не успел…»

— У него была память никудышняя, — промолвил Александр. — Он вечно жаловался, что ночью его посещают гениальные мысли, но утром он не может их вспомнить. Я предложил записать их, что мы и сделали. А наутро он не смог разобрать ни слова в своих каракулях. — Александр усмехнулся.

— Ты знаешь, очень хорошо, что тебе не в чем себя упрекнуть: он всегда был с тобой, всегда любим и счастлив. Я уверена, что он наслаждался жизнью сполна, жил в свое удовольствие — прожил интересную, богатую жизнь.

— Только короткую.

— Зато насыщенную. Помнишь, ведь он сам об этом говорил.

— Да. Я не перестаю удивляться, какие мы были дураки, когда в юности бредили судьбами Ахилла и Патрокла, и нас не смущала их ранняя смерть. Мы считали, что в тридцать лет ты чуть ли не старик, а жизнь старика скучна и недостойна. Сейчас, когда мне тридцать два, я понимаю, что жизнь только началась, ты только-только стал что-то в ней понимать, а в душе ты — тот же! Ничего, ничего не изменилось… Спасибо, детка, что ты все время была со мной, — тихо прибавил он.

— Спасибо, что ты мне позволил.

— Спасибо за любовь. — Он протянул к ней руку.

Она прижалась к нему, родному и единственному, неловко обняла, поцеловала щеку с неровными краями румянца, горячий висок. Его потухшие глаза были полны безбрежной печали. Что глубже — вода в лесном озере, у которого они сидели, или печаль в его глазах.

Глаза потухли навсегда, поразительно изменив его лицо, из которого как будто ушла жизнь. Не вернулся больше их огонь, магический блеск, вошедший в поговорку. Когда-то он одним взглядом смирил бунтующую в Описе армию, поверг Дария, покорил Пора в Индии, сделав из врага преданного друга. Не вернулась и его веселость, удаль, взрывы фантазии, азарт, с которым он принимался за все дела, гениальная работоспособность и продуктивность. В его действиях проглядывала печать акционизма и насилия над собой, за ними не стояло страстное желание, потос прежних дней; исчезла легкость, позволявшая ему переделывать массу дел одновременно, стало подводить чувство меры.