Август, воскресенье, вечер - Тори Ру

могу с ней поделать — грехопадение Волкова роднит нас и мажет одним миром. Если наш Ванечка не святой, зачем так старательно под него косит? Неужто боится, что ангелоподобная Бобкова не вынесет горькой правды и пошлет?..

«…Тронешь ее и будешь иметь дело со мной…»

Звучит многообещающе.

— Трону, Волков. Конечно я ее трону!

План созревает молниеносно.

Проигнорировав мамино приглашение к столу, я быстро влезаю в легкий сарафан в желтый цветочек, собираю волосы в хвост и, пробежав по гравию вдоль кирпичной стены внутреннего дворика, справляюсь с автоматической створкой гаражных ворот. На полках с инструментами с зимы хранятся аэрозольные баллончики с черной краской — их на новогодние праздники привезли отцовские кореша. Тридцать первого декабря здоровенные мужики пили в сауне водку, с визгом ныряли голышом в снег, а потом нарисовали на листе профнастила мишень и палили по ней из «Сайги».

К моей вящей радости, краска не загустела, шарик при встряхивании издает нежные щелчки. Бобкова живет дворов на десять ниже по улице, в столетней пятистенной избушке, доставшейся от прабабки. Когда-то давно, еще в первом классе, я бывала у них в гостях. Ее мать пекла вкуснейшие пирожки с абрикосовым джемом, пела красивые песни и заплетала Инге умопомрачительные косы, но обстановка в комнатах удручала, пробуждала желание помочь, и я еще долго таскала из дома конфеты для Инги и приставала к маме с расспросами, почему некоторые люди живут вот так.

— Потому что неудачники! — объяснил отец. — Вскидывают лапки и ни черта по жизни не могут. Они сами виноваты. Больше не вздумай с ней дружить, а то и на тебя привычка к нищете перекинется.

Воровато озираясь, я шагаю по узкому, покрытому трещинами тротуару — вокруг выбившихся из плена резинки кудрей порхают белые бабочки, голые щиколотки обжигает молодая крапива.

Дом Бобковых утопает в розоватых облаках цветущих плодовых деревьев, на веревке во дворе сушатся выстиранные вещи, недавно выкрашенный в изумрудный цвет штакетник забора загадочно поблескивает на солнце.

Райская идиллия.

От злости и азарта заходится сердце, трясутся руки и покалывает пятки. Быстро достаю из сумки баллончик и, встряхнув, вывожу поверх свежей зеленой краски крупные яркие буквы:

«Ло-хуш-ка».

Закончив с вредительством, поднимаюсь на цыпочки, сдергиваю с прищепок Бобковскую олимпийку и, размахнувшись, забрасываю в пыль.

— Ну, давай, ангелочек! Жалуйся своему спасителю. Пусть продемонстрирует истинную сущность!

* * *

Глава 14

Я жду последствий весь день: прислушиваюсь к звукам с улицы и шарахаюсь от каждой тени, но ничего не происходит — взбешенный Волков не выбивает дверь с ноги и не врывается в наш дом, не бросает камни в стекла и даже не вызывает меня в палисадник для внушений.

Пристально всматриваюсь в щелку между шторами, но в соседнем дворе тишина — только глупые курицы роют когтистыми лапами землю, хлопают крыльями и поклевывают блестящий поливочный шланг.

Неизвестность тяготит, и я выползаю на звуки попсы девяностых. Мама сидит за столом, нацепив очки, задумчиво перебирает какие-то квитанции, и я, поморщившись, почти до нуля сбавляю громкость.

— Мам, я тут краем уха услыхала, что наш новенький — проблемный. Как это понимать? Не пора ли купить шокер и врезать дополнительный замок?

— Да я сама толком ничего не знаю, Лер. Неудобно было расспрашивать. А замки действительно пора врезать, нас ведь теперь некому защищать…

На мамино лицо ложится тень, но мне и без ее страданий тошно и муторно.

Достаю из выдвижного шкафчика вчетверо сложенный пакет, забираю с полочки банковскую карту и ключи и отправляюсь в магазин — я бы не отказалась от плитки темного миндального шоколада и большого латте с карамелью…

Единственный в поселке супермаркет с кофемашиной на входе тоже расположен недалеко от церкви и поезда, но на душе скребут кошки, и я, воровато оглянувшись, спешу к дому Бобковой. Мне позарез нужно разобраться, что́в моем утреннем плане пошло не так.

Я расправляю плечи и высоко поднимаю голову, здороваюсь со встречными бабушками, ловлю тоскливый и восторженный взгляд неженатого алкаша Димки, но, поравнявшись с халупой Инги, застываю как вкопанная.

Мокрая и чистая олимпийка висит на веревке у крыльца, а из разморенного послеобеденной жарой сада доносятся тяжелый злой рэп, веселый смех и громкие голоса, перекрикивающие речитатив исполнителя. Осторожно заглядываю в проем между штакетником, и в глазах на секунду темнеет: Ваня и Бобкова шуточно сражаются на малярных валиках с длинными рукоятками, а ее младший брат катается по двору на старом самокате, комментирует поединок и ведет счет. Судя по всему, в этом раунде по очкам побеждает Инга, и вся троица снова перекрикивает рэпера и звонко хохочет.

Первоначальный шок сменяется досадой и удивлением — мне еще не доводилось видеть Волкова таким довольным, улыбчивым и в доску своим, а тихоня Бобкова… просто не могла интересоваться ничем, кроме тупых мелодрам, средств для стирки сопливых носовых платков и антидепрессантов!

— За дело! — кричит мелкий. Ваня подхватывает ведерко с краской и приближается к калитке, и я, чертыхаясь, прячусь за покрытым белой пеной кустом вишни. Запыхавшаяся румяная парочка располагается в двух метрах от меня и молча оценивает нанесенный забору ущерб.

— Спасибо, Вань! — отмерев, пищит Инга и обмакивает валик в густую зелень. — Мама бы очень расстроилась, увидев эту надпись. Она вообще сильно расстраивается, когда узнает, что нам в очередной раз прилетело, а у нее сердце… Вадик тоже не сдаст. Я верну тебе деньги, как только перечислят пособие, и мама подкинет нам на карманные расходы.

— Даже не обсуждается! Я догадываюсь, кто и почему оставил тут свою подпись. Так что компенсирую тебе и моральный ущерб. С меня мороженое, окей? Какое ты любишь?

— Фруктовое.

— Отлично. Значит, будет фруктовое! — Он закатывает рукава клетчатой рубашки, берется за валик, и я наконец разбираю фразу, вытатуированную на его предплечье.

«I will never forget you»

Пафосно, загадочно, эффектно… Я усмехаюсь, но еще одна болезненная иголка вонзается в сердце. По циничной насмешке судьбы, такому как Волков — с тату и темными пятнами в биографии — я и хотела бы сдаться. А если бы он посвятил эту клятву мне и навечно впечатал ее в свою кожу, я была бы на седьмом небе от счастья.

Черные размашистые буквы на заборе неумолимо скрываются за слоем краски, спустя десять минут уже ничто не напоминает о моей вылазке в стан врага.

— В этом есть и еще один плюс! — Инга