Дело смерти - Карина Халле

полная, висит над верхушками кедров, облака тянутся по ней, как марля. Я задерживаю взгляд, ощущая странное восхищение, словно меня тянет, и тут замечаю движение внизу.

Под окном кто-то стоит. Фигура напоминает Кинкейда, но с луной за его спиной лица не разглядеть.

И все же я знаю, что он смотрит прямо на меня.

Вспыхивает огонек сигареты, и он поворачивается, скрываясь в деревьях, оставляя за собой дрожащие в лужах круги.

— Просто вышел на ночную прогулку, — тихо говорю я.

ГЛАВА 8

Я нервничаю.

Сегодня у меня первая консультация с Кинкейдом, и я понятия не имею, чего ждать. Стою у северного корпуса, под небольшим навесом, прячась от мороси, и никак не решусь открыть дверь и войти внутрь.

Не помогает и то, что прошлой ночью я снова видела его под своим окном. Хотя стоит быть благодарной — обошлось без очередного эротического сна. Наоборот, спала на удивление крепко и проснулась только под звон будильника. Но усталость все равно никуда не делась. Ни кофе за завтраком, ни тост с арахисовым маслом, который я клевала, как птичка, — чем очень развеселила Лорен, — не помогли.

Я глубоко вдыхаю и все же вхожу. Здесь тепло, пахнет древесным дымом. Вдоль тянется длинный коридор с несколькими дверями, а в конце, кажется, небольшой общий зал, напоминающий тот, что в главном доме.

Медленно иду по коридору, пока не нахожу дверь с надписью «Доктор Уэс Кинкейд».

«Ты не обязана ему ничего рассказывать, — напоминаю я себе. — Присутствие обязательно. Откровенность — нет».

Я стучу.

— Войдите, — раздается его уже знакомый голос.

Поворачиваю ручку и захожу. В кабинете полумрак: жалюзи на окнах опущены наполовину. У стен книжные полки, переполненные книгами. На них — дипломы и предметы, собранные будто из разных культур: лакированная ваза, обломок керамики, маленькая перуанская статуэтка. В воздухе тонкий запах сандала, на одной из полок — подставка для благовоний и несколько свечей.

Кинкейд стоит у стола, глядя на что-то белое и квадратное в руках. Быстро прячет это в карман, садится и только тогда встречается со мной взглядом.

— Проходи. Садись, — жестом указывает на пустой стул напротив.

Пересекаю комнату, чувствуя себя не в своей тарелке, а подошвы тихо поскрипывают по паркету. Кожа кресла жалобно скрипит, когда я опускаюсь в него.

Кинкейд складывает руки на столе. Я невольно отмечаю его сегодняшний вид: серая рубашка на пуговицах под темным жилетом. Взгляд цепкий, изучающий, будто он что-то выискивает в моем лице и фигуре.

Увы, даже эта подчеркнутая профессиональность не делает его менее притягательным.

Он откашливается.

— Как ты?

Я пожимаю плечами:

— Жаловаться не на что.

Одна его бровь приподнимается:

— Рад это слышать. Перед тем как начнем, должен предупредить — сеанс записывается на видео. — Он кивает в сторону небольшой веб-камеры на подоконнике за своей спиной.

— Разве тебе не нужно мое разрешение? — Я напрягаюсь, сама мысль о съемке неприятна.

Его улыбка выходит жесткой:

— Здесь — нет. Это оговорено в твоем договоре о неразглашении.

— У тебя есть копия, чтобы я могла проверить? — ворчу я. — Не особо честно, что у меня нет доступа к компьютеру, чтобы посмотреть, что я там подписала.

— Давай вернемся к этому позже. У нас с тобой всего час в неделю, и я хочу использовать его с толком.

Откидываюсь на спинку, внутри все напряжено. Каким бы привлекательным он ни был, я настроена быть предельно упрямой. А это, увы, непросто — стоит завести разговор обо мне, и я, как назло, начинаю болтать.

— Скажи, мисс Деник, — мягко произносит Кинкейд, — ты хорошо спишь?

— Тебе лучше знать, — отвечаю. — Ведь это ты постоянно стоишь под моим окном по ночам.

Он разводит руками в притворной невинности:

— Просто вечерняя прогулка.

— Ага. Патруль против медведей.

Уголок его губ приподнимается:

— Да. Кто-то же должен заботиться о твоей безопасности.

— И как давно ты здесь работаешь? — Я оглядываю комнату. — Видно, что место обжитое. Мне нравится.

— Пять лет, — отвечает он. — Но мы ведь здесь, чтобы говорить не обо мне.

— Жаль. Ты куда интереснее меня.

В его взгляде мелькает что-то острое, неразгаданное:

— Неправда. И ты это знаешь. Ты особенная, Сидни.

Я закатываю глаза:

— Каждый хочет в это верить.

— Но это правда. Вот почему ты здесь. Знаешь, сколько заявок мы получаем каждый год? Тысячи. Будущие нейробиологи, генетики, биологи — все хотят попасть сюда, но только те, кто действительно особенный, как ты, проходят отбор. Ты доказала свою ценность. Расскажи, как ты обнаружила темный гриб.

— Я слышала о темных грибах и увидела список разыскиваемых находок доктора Нильссона на одном сайте. Уже тогда интересовалась секвенированием ДНК и молекулярными данными и решила применить это к списку. Мы ведь говорим о миллионах неклассифицированных грибов, которых не можем толком увидеть — в земле, в море, в воздухе. Мы можем выделить их ДНК, но не можем отнести к известным организмам. Это… завораживает.

Обычно, когда я говорю о темных грибах, меня переполняет азарт, но на этот раз я удивляюсь, как спокойно себя веду.

— То есть, ты просто последовала за своим любопытством?

— Да.

Он чуть подается вперед, внимательно разглядывая меня.

— И это никак не связано с тем, что твое открытие будет носить твое имя? Что тебя станут узнавать, ценить, восхищаться?

Я сглатываю.

— Ну… наверное.

Конечно, это сыграло свою роль. Мое эго упивалось мыслью, что я открою что-то первой. Что имя Сидни Деник будут знать — пусть даже только в узком кругу фанатов микологии.

— Ты бы назвала себя амбициозной? — Он достает блокнот и ручку, что-то записывает.

— Да.

— И всегда такой была?

— С детства, — отвечаю я. И начинаю рассказывать, как мечтала стать сумасшедшим ученым и как бабушка меня в этом подзадоривала.

Его чуть забавляет мой рассказ.

— Понятно, — говорит он с легкой улыбкой, и серые глаза на мгновение теплеют. Потом Кинкейд снова становится серьезным. — А твои амбиции когда-нибудь принимали темную сторону?

Я замираю, сердце тревожно бьется.

Он же не может знать?..

Хотя… у него ведь есть доступ к интернету. Конечно, может.

— Нет, — лгу я. Он не может знать. А если и знает, мне незачем повторять. Да и притянуть это к амбициям… сомнительно. Я думала, что профессор Эдвардс действительно ко мне неравнодушен. Это он использовал меня, солгал, что не женат. Это из-за него я потеряла стипендию Стэнфорда.

— Ты чувствуешь здесь, в Мадроне, те же амбиции? — спрашивает он. — Полагаю, твоя выпускная работа для тебя первостепенна и ты всегда о ней думаешь.

Я моргаю пару раз.

— На самом деле, нет.