Дело смерти - Карина Халле

«Ведь для меня больше нет никакой работы», — так и тянет сказать.

Кинкейд что-то записывает, а я стараюсь не отвлекаться на то, как красиво его пальцы двигаются, когда он пишет.

— Как ты спишь? — снова спрашивает он, глядя на меня. — Ты ведь так и не ответила. Уклонилась.

Я морщу нос.

— Думаю, сплю нормально. Но ощущение, будто не высыпаюсь. С тех пор как сюда приехала, я все время уставшая.

— Аппетит?

— Почти никакой. Еда отличная, просто… не голодна. Такое чувство, что я похудела.

— Ты принимаешь какие-то лекарства?

— Да. У меня внутриматочная спираль, и я пью Аддерал.

— В каком количестве?

— Всего десять миллиграмм, два раза в день. Но думаю сократить. Фармацевт дал только на два месяца. Знаешь, если берешь на три, сразу решают, что торгуешь — упаси боже. Так что буду пить раз в день.

Он откидывается в кресле, постукивая длинными пальцами по подлокотнику.

— Хочешь провести маленький эксперимент?

Я приподнимаю бровь.

— Что за эксперимент?

— Даже два. Первое — я хочу, чтобы ты вела дневник. Каждый вечер перед сном записывай пару строк о дне или о своем состоянии — физическом, эмоциональном.

Он достает из ящика стола блокнот в искусственной коже и протягивает мне.

Я беру его, переворачиваю в руках. Люблю красивые тетради.

— Ты не будешь его читать?

— Нет. Это не для меня. Для тебя.

— Хорошо. А второе?

— Я хочу, чтобы ты перестала принимать свои лекарства на пару недель.

Я тупо смотрю на него.

— Почему?

— Думаю, ты будешь спать лучше.

— Мне это нужно, чтобы функционировать, — говорю я, чувствуя, как накатывает паника.

— Стимуляторы могут быть очень полезны, но по симптомам, которые ты описываешь — усталость, даже когда спишь, и отсутствие аппетита, — я думаю, мы сможем справиться с твоим СДВГ с помощью поведенческой терапии. Ты принимаешь всего десять миллиграммов. Можно попробовать обойтись без лекарств. И этот дневник должен помочь.

Я качаю головой.

— Нет. Мне нужно, чтобы мозг работал на полную, пока я здесь. Мне нужно концентрироваться на дипломе. — Про последнее я вру.

— Все будет нормально. Обещаю. Всего пара недель, и если разницы не почувствуешь — вернешься к ним. К тому же тебе все равно нужно их экономить. — Кинкейд делает паузу, облизывает губы, его взгляд цепко ловит мой. — Разве ты мне не доверяешь?

Я чувствую, как дыхание застревает в груди.

— Я тебя не знаю, — шепчу я.

— Разве ты никогда не доверяла человеку, которого не знаешь?

— Доверяла. И это никогда не заканчивалось хорошо.

Он медленно кивает.

— Понимаю. Тогда я прошу тебя довериться мне, Сидни Деник. Я желаю тебе только добра. — Он сглатывает. — Пожалуйста.

Неожиданно для себя я соглашаюсь.

— Ладно.

Он улыбается по-настоящему — глаза чуть щурятся, на щеках появляются морщинки, и на одно короткое, красивое мгновение его лицо светлеет.

Вау. Я не могу не улыбнуться в ответ.

— Я тебя не подведу, — говорит он. Потом слегка кашляет и переводит взгляд обратно на блокнот, и чары между нами исчезают. — Как у тебя ладится с остальными студентами?

Я пожимаю плечами.

— Ну… думаю, я завела друзей.

— Тебе это легко дается? Дружить?

— Определи слово «друзья», — говорю я с усмешкой. — Кажется, я нахожу общий язык со многими. На поверхностном уровне, по крайней мере. Думаю, я легкая в общении и веселая. Людям нравится быть рядом со мной…

— А глубже этого уровня? — спрашивает он, подаваясь вперед и складывая пальцы домиком.

Я замолкаю, задумываясь.

— Думаю, мне сложно удерживать людей. Потому что, хоть я и честная, но все равно прячу настоящую себя.

— Ты носишь маску.

— Да. Неосознанно. Я должна узнать людей и довериться им, чтобы показать, какая я есть, а когда показываю… часто теряю их.

— Уверен, настоящая ты не так уж отличаешься от той, что видят люди, — тихо говорит он. — Иногда люди чувствуют, что ты скрываешься за маской, и им кажется, будто они недостойны увидеть твое истинное лицо. Дело не всегда в том, что тебя не принимают. Порой они просто думают, что не дотягивают до тебя или не заслуживают твоего доверия. Иногда людям просто хочется почувствовать, что они достаточно важны для тебя, чтобы ты их впустила.

Я сжимаю губы, обдумывая. Никогда раньше так не смотрела на ситуацию.

— Может быть, — признаю я.

Он изучает меня еще мгновение, его взгляд становится таким пытливым, что начинаю разглядывать ногти. Обычно я обгрызаю их до мяса — одна из моих нервных привычек, — но в последнее время они выглядят неплохо. Я бы их накрасила, если бы лак не облезал через день.

— А как ты справляешься с отсутствием связи и интернета? — наконец спрашивает он.

— Прошло всего три дня, — говорю я. — Все нормально.

— Ты, конечно, сказала друзьям дома, где находишься.

— Ага. У Челси есть все мои вещи. Она знает, что я вне связи.

— Все твои вещи?

Черт. Он не знает, что меня выгнали из кампуса.

— Не было смысла оставаться в студенческом общежитии на лето, раз уж я собиралась ехать сюда, — говорю я спокойно.

— Понимаю. — Кинкейд смотрит на меня, и по едва заметной тени на лице я понимаю, что он скажет дальше. — В анкете ты написала много… Я знаю, что потеряла отца пару лет назад. И бабушку годом раньше. Есть ли еще родственники, с кем ты поддерживаешь связь?

Я качаю головой.

— Есть тетя, но мы почти не общаемся.

Он делает еще одну запись, затем поднимает взгляд, лоб слегка морщится.

— Ты потеряла мать, когда была совсем маленькой, — мягко говорит он.

— Послеродовая депрессия, — отвечаю я. Остальное пояснять не нужно.

— Ты пережила много утрат. Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— О. Я думал, ты старше. Без обид.

— Я не обижаюсь. Просто редко такое слышу. Обычно все думают, что я младше, наверное, из-за детского лица. Ну и потому, что я жутко незрелая.

— И как твое отношение к смерти изменилось? Ты часто о ней думаешь? Боишься?

Вопросы начинают меня напрягать. Я ерзаю на стуле, искусственная кожа громко скрипит.

— Не думаю. Раньше боялась потерять семью, но после смерти бабушки и отца… терять больше некого. Наверное, в этом и есть свой плюс, да? — Я неловко улыбаюсь, а он что-то записывает. — Но своей смерти я боюсь, — продолжаю я. — Боюсь умереть, не успев сделать все, что хочу, не успев испытать и оставить свой след в мире. Хотя это все боятся. А ты?

Его взгляд смягчается.

— Боюсь. Это вполне человечно. Все сводится к цели. Мы хотим найти свое предназначение