Постельный режим - Сара Билстон

Среда, 16.00

Только что вернулись от врача. На этой неделе меня возила Дженни, чтобы не дергать Тома с работы. Он помогает оформлять гигантскую — триста миллионов долларов! — сделку на приобретение собственности где-то в Мидтауне (у «Кримпсона» чуть не самый крупный в городе отдел недвижимости). Погода мерзостная; тучи буквально ползут по тротуарам, окутывая все сырым грязно-серым туманом.

Сначала Черайз, пепельная толстуха-лаборантка, проделала свои обычные штучки. Несколько мгновений я смотрела на ребенка на мониторе, потом принялась разглядывать затемненный кабинет. Над кушеткой Черайз развесила то, что, по ее мнению, должно было развлекать пациентов обоего пола независимо от возраста, — мобиль из трех мультяшных цыплят, четыре черно-белые открытки с мотоциклами «Харли-Дэвидсон» и страничку полезных советов из журнала «Мари Клэр» («Избегайте топиков без бретелек, если у вас покатые плечи; в топике на бретельках маленький бюст выглядит больше; блузки с удлиненной талией помогут скрыть большой живот». Но ничегошеньки насчет того, как скрыть двойной подбородок и толстые щиколотки).

После десяти минут тычков и толчков Черайз сухо сообщила — этого следовало ожидать, — что объем жидкости понизился.

Когда я вошла в кабинет, доктор Вейнберг изучала книгу под названием «Осложненные беременности и их последствия». Она встретила меня лучезарной улыбкой — чересчур лучезарной — и тишком засунула «Осложненные беременности» под свежий номер «Еврейской недели».

— В пятницу пройдем так называемый «тест без стресса», — радостно объявила она. — С помощью этого теста мы проверяем силу и регулярность сердцебиения ребенка. Ничего особенного, обычная профилактика. Я уверена, все в порядке. Скажите-ка, — добавила она нарочито небрежно, — как наш маленький вел себя на этой неделе? Он был активен? Толкался так же сильно?

Разумеется, я прекрасно поняла, о чем она. Он здоров, он выживет? По правде говоря, я и сама не знаю, активен «наш маленький» или нет. В иные дни я получаю такие тумаки, что едва перевожу дух, а в другие не чувствую почти ничего, так, чуть схватит поясницу, кольнет под ребрами. И что это значит?

Зато с жидкостью все предельно ясно, ее стало меньше, и я обмираю от страха, потому что — если начистоту — со дня приезда Дженни я чаще встаю и больше двигаюсь. Да, я прошу ее наливать мне воды в кувшин и приносить завтрак и обед, но в день приезда сестренки не устояла перед искушением прогуляться с ней по нашему кварталу. Дженни, разумеется, пыталась возражать, но я выложила главный козырь: «старшая сестра лучше знает, что можно, а чего нельзя». Денек тогда выдался удивительно теплый, под лучами, льющимися с чистого синего неба, таяли остатки мокрого снега. А теперь меня грызет совесть и терзает опасение, что наша коротенькая ознакомительная экскурсия по местным барам, ресторанам и фруктовым лавкам поставила под угрозу жизнь ребенка. (Тому я о прогулке не говорила, и это лежит у меня на душе тяжким грузом, вечером буду давать отчет о результатах сегодняшнего обследования и признаюсь. Хотя Том, когда разозлится, может нагнать страху на кого угодно. Начинает изъясняться в такой отвратительной манере, точно выступает в суде. Я этим ухваткам так и не научилась. «Представляю вашему вниманию вещественное доказательство за номером один — закончившийся рулон туалетной бумаги. Соблаговолите объяснить, по какой причине этот закончившийся рулон туалетной бумаги не был заменен вещественным доказательством за номером два — целым рулоном туалетной бумаги, каковой находится в шкафу в ванной комнате, как показано на карте за номером три? Мы ждем вашего ответа».)

Дженни, по-видимому, до сих пор была уверена, что весь этот постельный режим — чушь собачья, однако после сегодняшнего похода к доктору Вейнберг она уже так не считает. Еще недели две назад, болтая со мной по телефону, она со смехом заявила: «Хочешь знать мое мнение, Кью? Лет сто назад ты понятия не имела бы, что за штука эта олиго… как там ее… и преспокойненько родила бы здорового ребеночка в положенный срок». Но сегодня в кабинете УЗИ, когда мы смотрели на ребенка, скорчившегося, точно в пыточной камере лондонского Тауэра, где ни встать ни лечь, она стала искать мою руку. С совершенно потрясенным видом.

— Головка ребенка в двадцатой процентили. Я на мониторе прочитала, — робко шепнула она в какой-то момент. — Это хорошо?

Завтра Дженни улетает, и я уже начинаю психовать при мысли, что снова изо дня в день буду сидеть (лежать) дома одна-одинешенька. Хорошо хоть мне больше не придется успокаивать Дженни. Предполагалось, что она станет ободрять меня, а не наоборот. Когда мы вернулись от врача домой, Дженни все говорила правильные слова, и мне было полегчало, но тут она взялась приделывать к своим утверждениям вопросительные знаки и окончательно все испортила.

— По-моему, твоя докторша настроена очень оптимистично… да? — сказала она, озабоченно поглядывая на мой живот. — Ребеночек, конечно, маловат, но это еще ничего не значит… Или значит? — И нерешительно добавила: — Все будет хорошо, правда, Кью? Правда?

Вот что значит быть старшей сестрой. Ты всегда должна оставаться взрослой, в любых ситуациях. Я уверенно улыбнулась. Ну конечно, все будет хорошо, твердо заявила я. Конечно!

Еще один плюс отъезда Дженни: наконец-то я выставлю Тома в другую комнату и получу нашу кровать в безраздельное владение. Глаза у меня красные, скулы свело от одного непрекращающегося зевка. Ноги болят, бедра болят, колени болят. Болит спина, болит голова. Хочу уснуть и не просыпаться тысячу лет.