Монстр под алыми парусами - Яся Белая

Грэй поморщился от обилия малинового, розового и золотого и счел, что устремить глаза в пол будет куда более благоразумным. По крайней мере, там паркет как паркет.

– Ты чего решил перебраться из славного Лисса в такую дыру, как Каперна, и зачем натащил в дом весь этот мещанский хлам?

Циммер печально вздохнул, подошел к шкафчику, достал бутылку виски, разлил по бокалам и, протянув один Грэю, сказал:

– Это все прихоти Клэр. Я лишь безвольный раб ее желаний.

– А Клэр… – Грэй повел бокалом в воздухе, обозначая вопрос.

– Моя жена. Мы женаты всего пару месяцев, а она уже из меня веревки вьет. – Он закатил глаза, показывая тем самым, как тяжко ему живется. Хотя сытое и довольное лицо его просто кричало об обратном.

– А она сейчас здесь? – немного испуганно переспросил Грэй, представив, что милая женщина могла стать свидетельницей его недавнего представления с криками и грохотом в дверь, и покраснел. Даже бронзовый загар не смог спрятать краску смущения на его щеках.

– Нет, – поспешил успокоить его Циммер, – Клэр сегодня ночевала у родителей. В паре кварталов отсюда.

– А как скоро собирается вернуться?

Циммер пожал пухлыми плечами:

– Не могу сказать. Моя драгоценная теща приболела, и Клэр вынуждена ходить за ней, как квочка за цыпленком. Это может продлиться и три дня, и целый месяц.

– Нужно, чтобы твоя теща поболела как можно дольше, а жена хотя бы пару недель не появилась в этом доме.

– Ты спятил! – Циммер даже округлил глаза: – Если предлагаешь мне такое.

– Я не предлагаю, я говорю, что мне нужно.

– А больше тебе ничего не нужно?

Грэй задумался, а потом ответил:

– Пожалуй, разбить вон того ангелочка. Его пропорции оскорбляют мое чувство прекрасного. Скульптору, который его ваял, следовало бы отрубить руки. По локоть.

Циммер проследил за его взглядом, хохотнул и сказал:

– Ангелочка отдаю тебе на растерзание, он и меня бесит, а вот с домом и моими родственниками ничего не выйдет.

Грэй покачал бокал, глядя, как виски плещется о край, и сказал строго и немного расстроенно от того, что людям приходится объяснять прописные истины:

– Как ты понимаешь, я сюда не виски твой пить приехал и не развлекаться. В Каперне гуингар. Сигнал поступил вчера, и любое промедление в буквальном смысле смерти подобно. Поэтому на время проведения операции я экспроприирую это здание. Если тебе станет легче, мы можем составить официальные бумаги.

Добродушное выражение мигом улетучилось с круглого щекастого лица Циммера.

– Грэй, – сухо сказал он, – я тебя очень уважаю. Ты отважный парень и большой молодец, что ловишь этих гадов. Но иногда ты переходишь всякую грань и провоцируешь на откровенную ненависть.

– Это уже твое право. Запретить тебе меня ненавидеть я не могу. Поэтому заканчивай свои показательные выступления. Лучше покажи, в какой комнате я смогу расположить штаб, и вели подать завтрак. Я голоден, как тысяча морских демонов.

Циммер встал, демонстрируя крайнюю степень недовольства, и процедил:

– Не ожидал от тебя такого по отношению ко мне. А как же наша дружба? И все то добро, что я делал тебе?

Грэй сощурился, хмыкнул, закинул ногу на ногу и сомкнул тонкие пальцы над коленом.

– Меня всегда удивляло и ставило в тупик людское избирательное добро, – сказал он. – Вот явись я к тебе и предложи закатить попойку, как в старые времена, или реши отгулять пропущенный мальчишник, ты бы с радостью согласился. И нашелся бы повод, предлог и даже нужное зелье, чтобы удержать тещу в постели, а жену подальше от дома. Но когда я говорю, что мне нужно по делу, ты закатываешь истерику, ненавидишь меня и крайне недоволен. Я отказываюсь тебя понимать.

Циммер вздохнул:

– Годы идут, а ты не меняешься, Грэй. Но тебе и не понять. Ты уже давным-давно одиночка, для которого существует только один закон – свой собственный. И своя мера справедливости. Но они в корне отличаются от принятых в обществе. А здесь, увы, приходится выбирать: или делать добро родным и близким и быть хорошим только в их глазах, или тратить добро на каждого встречного-поперечного и в результате самому оставаться ни с чем. И все равно быть недостаточно хорошим для других, потому что на всех не напасешься. Поэтому да, приходится выбирать. Но я готов смириться и помочь. И даже приношу извинения за резкость.

Грэя крайне смущало, когда дорогие и близкие люди извинялись перед ним. В таких случаях он всегда терялся, тушевался, начинал лихорадочно возвращать извинения, чувствуя себя кругом виноватым и очень плохим. Сейчас он тоже поспешил попросить прощения в ответ – за то, что причиняет неудобства и требует к себе повышенного внимания.

Циммер извинения принял, похлопал друга по плечу и уже почти любовно проговорил:

– И все-таки ты ненормальный, Грэй. И понимать тебя так же просто, как эти ваши карты морских глубин.

– Конечно, ненормальный, – печально согласился он. – Ошибка природы, мутант, оборотень.

И Циммер, должно быть, сообразив, что разговор вырулил в очень болезненное для друга русло, и будучи по натуре незлобивым и жалостливым, отчего и стал магом-хранителем, поспешил перевести разговор на более веселые рельсы.

– Кстати, – начал он, – как увидел тебя, сразу хотел сказать: будь осторожен! У нас тут тебя невеста поджидает. Вся Каперна знает, что за ней обязательно приплывет капитан Грэй. Так что держи ухо востро, а то как бы тебе не пришлось вешать на «Секрет» алые паруса и просить ее руки на площади перед ратушей.

От этой неуместной шутки Грэю стало еще горше. Одним глотком осушив бокал, он поставил его на стол и сказал:

– Чтобы попросить руки, я должен быть влюблен. А если я полюблю, то никогда не попрошу руки, зная, кто я есть и что не подарю любимой счастья, а только разрушу ее жизнь. Так что спектакля не будет, не надейся. И кроме того, несколько часов назад я был у Ассоль Лонгрен и нанял ее для участия в операции. Так что теперь она – член моей поисковой команды. А я не люблю, когда над моими людьми глумятся, даже если это дружеское подтрунивание.

Те, кто близко знал Грэя, не зря называли его изменчивым, как море: то он мог извиняться и каяться по пустякам, а то превращался в холодного и надменного принца крови, которым и был по рождению, и уже его собеседнику хотелось извиняться и каяться перед ним.

Вот и теперь Циммер