Чужая невеста - Анна Сергеевна Платунова

Я промерз до костей. Минуты утекали, но я не мог заставить себя оседлать Шторма и двинуться в обратный путь. Уеду — и все пойдет прахом.

— Э-эй! — донесся до меня далекий голос. — Эге-гей!

Следом стал слышен шелест полозьев по снегу, а скоро я увидел и крепкую лошадь, везущую сани. Сани остановились, не доезжая до меня нескольких шагов. Возница выбрался и, хромая, заторопился навстречу.

— Прощенья просим за опоздание. Погода-то какая! Еле добрался!

— Футляр у вас? — не выдержал я.

— Футляр-то у меня. Отдам, коли по цене сговоримся.

Глава 14

— Сговоримся, — кивнул я.

Бывший вояка хмыкнул, разглядывая меня. Я в свою очередь также смерил его взглядом с ног до головы, сразу давая понять, что главный здесь я — раз уж плачу деньги. Вместо одной ноги у мужчины из-под подвернутой штанины торчала деревяшка. Что же, во всяком случае, это точно он — сапожник, о котором говорил Олард.

— А ты, я смотрю, шустрый. Да только абы кому я документы не отдам. Вроде как ты нашу Альку знаешь, ну так здесь любой тебе бы сказал, что у полковника Дейрона была дочь. Как она выглядит, ну-ка, опиши.

Экзамен на благонадежность мне решил устроить? Я запихнул гордость куда подальше вместе с ругательствами, которые рвались с языка. Мне нужен этот футляр, а вестник действительно рискует. Он не прочь подзаработать, но не горит желанием попасть под трибунал.

— Ростом… — Я провел черту посередине груди. — Густые темно-каштановые волосы.

Я не стал говорить, что теперь их цвет сильно изменился.

— Карие глаза.

Бархатные, когда она смотрит на меня с любовью, мягкие, будто бы светящиеся изнутри. Смотришь в них и проваливаешься в звездное ночное небо. Но когда она злится, глаза темнеют и мечут искры. Я буквально вижу, как они вспыхивают уже не светом, а пламенем.

— Чуть смуглая кожа.

Цвета топленого молока. Гладкая и нежная. Глядя на нее, я каждый раз борюсь с желанием попробовать на вкус каждый сантиметр ее тела.

— Губы… — Проклятье, куда меня понесло? — Это неважно.

Я вынужден был сглотнуть, заталкивая подальше воспоминание о шелке ее губ, об их леденцовом блеске, о лепестковой прохладе. О том, как сладки они на вкус. Как припухают и темнеют от страстных поцелуев и приоткрываются навстречу, приглашая продолжить.

— Любишь ее, — удовлетворенно сказал сапожник.

И как, бездна его дери, он это понял?

— На лбу у тебя написано, — усмехнулся мужчина, видно, считав вопрос по моим взметнувшимся бровям. — Ладно, стой здесь.

Он неторопливо двинулся к саням, подволакивая деревянный протез, порылся под войлочной полостью и вынул цилиндрический футляр, точно такой же, какими пользуются командиры во всех гарнизонах. Сквозь обе половины была продета суровая нить и скреплена сургучом.

Вояка приковылял обратно и протянул мне футляр. Повезло, что он имел дело со мной: ничего не стоило бы разобраться с калекой и вовсе не платить денег. Вроде умный-умный, а дурак. Я, конечно, собирался выполнить свою часть договора. Вынул из-под накидки кожаный кошель, чтобы отсчитать пять тэренов — более чем щедрое вознаграждение за старые бумаги. Однако бывший вестник поднял ладонь, останавливая меня.

— Если это для Али… Не надо. Память об отце, все такое. Неужто же у меня сердца нет? Забирай так. Видно, не зря хранил. Только ни слова никому, если спросят. А спросят — я в отказ пойду, мне проблемы не нужны!

— Конечно. Обещаю. И все-таки возьмите…

— Нет!

Бывший вестник резко отвернулся, стараясь удержаться от соблазна, и похромал к саням. Догонять и впихивать деньги — только оскорбить его.

Я сунул футляр за пазуху, борясь с желанием распечатать его прямо здесь и сейчас, оседлал Шторма и заторопился в обратный путь.

Успел как раз к планерке между дежурствами. После того, как я провел на морозе несколько часов, в штабной палатке показалось слишком жарко и душно. Я плеснул себе из медного чайника густого бодрящего взвара, прислонился плечом к стойке для карт — лучше останусь на ногах, а то сморит — и прислушался к докладу Герти. Очень короткому, потому что за время дежурства ее отряда они не встретили ни одной твари.

— Не нравится мне это затишье, — покачал головой капитан. — Не к добру.

— Это ненадолго, — кивнула Герти. — Но парням надо отдохнуть, передышки иногда на пользу.

— Лейтенант Эйсхард, станешь менять лейтенанта Тронта, будь начеку: затишье длится уже три дня, может прорвать как раз в твое дежурство.

Герти оглянулась и посмотрела на меня. Снова этот взгляд из-под опущенных ресниц: «Не передумал? Ночи все еще холодны…»

— Кстати, слышали, на границу собираются прислать кадетов для практики, — сказала Герти.

Я как раз делал глоток из кружки — подавился от таких новостей. Нет. Не может быть. Не сейчас, когда здесь так опасно!

— Что за бред! — сказал капитан. — Руководство там совсем охре… хм… с ума посходили?

Он задумался.

— Наверное, все-таки третьекурсников. В качестве подкрепления.

— А вот и нет — первогодков. Тай, хорош кашлять! Простыл, что ли?

— Откуда информация? — недоверчиво прищурился капитан.

— Гарнизону под руководством полковника Вира поступил приказ об оказании всяческого содействия. Полковник орал в своем кабинете, что детям, мол, не место на войне и он не собирается носиться с желторотиками, когда и так непонятно, за что хвататься. Так орал, что о приказе узнали все — от офицеров до последнего рекрута. — Герти пожала плечами. — Вот теперь и мы знаем.

Капитан потер переносицу.

— Бред, — повторил он. — Какой-то бред. Самое удачное время для реформ, ничего не скажешь. Кто с ними возиться-то будет?

— Там какой-то укрепленный отряд, то-се… — Герти зевнула и потянулась, предвкушая отдых. — Хорошо, что не нас заставят возиться, а укрепленный гарнизон.

Один из двух оставшихся после Прорыва. В десяти милях к западу. Я прикинул, сколько мне понадобится времени, чтобы до него добраться. Добраться и расставить по дороге маячки, чтобы потом переместиться в три-четыре прыжка. Однако в первый раз придется идти пешком: даже мерцающий не может прыгнуть в незнакомое место.

— Когда первогодки приедут на практику? — хрипло спросил я.

— Точно не знаю. Через несколько дней. А что? Тайлер, ты чего такой бледный?

— Я всегда бледный, — отрезал я.