Каменное сердце - Светлана Бернадская

— Надо выстроить стену, — повторил Талгор жестче.

И северяне в чертоге неясным образом уловили перемену в его голосе. Засуетились, засобирались, уже не пытаясь возражать: приказы кунна не обсуждаются.

— Но из чего? — озаботился Мелв. — Камней для насыпи так быстро не притащишь, а оленьи упряжки разобрали охотники. Пока мы нарубим деревьев, пройдут долгие недели. Сколько у нас времени?

Талгор прислушался к ощущениям, ища подсказки в самом себе.

— Не знаю. Но мы не станем терять его зря. Ты показывал мне вчера замерзшее озеро — оттуда добудем лед для стены. Созывай северян, а я велю своим людям разгружать обозы и переносить припасы в укрытие. Будут тебе лошади и сани для перевозки льда. И разошлите гонцов в ближайшие поселения — пусть все, кто может, собираются здесь.

Ивер сосредоточенно кивнул и ушел, Мелв натянул телогрейку и нахлобучил на голову меховую шапку. Талгор, не обращая внимания на тупую боль, вгрызающуюся в виски, придержал его за плечо.

— Надо послать весть кунне Хелмайн. Нельзя, чтобы буря застала ее в дороге.

Воевода улыбнулся одними губами.

— За жену не беспокойся. Дочери фей не грозит никакая снежная буря. То место, где она будет, вьюга обойдет стороной.

Небо и впрямь выглядело чистым, но Талгор не обманывался его кажущимся спокойствием. Не боялся он и того, что ошибся, трактуя видение: кому еще верить, как не богам?

Кто-то добыл ему короткий тулуп потеплее и меховую шапку, теперь он ничем не отличался от северян. Головная боль не отступала, но щадить себя он и не думал. Как и все сейчас, работал за троих: рубил киркой лед в промерзшем до дна озере, обвязывал прозрачные глыбы веревками, тащил их наверх и грузил на сани; упряжки мелькали одна за другой: олени, собаки, лошади из обозов — сегодня для перевозки сгодились все.

К середине дня мороз стал крепчать, но Талгор так взмок под волчьим тулупом, что не ощущал холода. Время от времени к нему подходили женщины: кто смазать лицо топленым жиром, кто заменить промокшие насквозь и заледеневшие рукавицы, кто поднести кувшин с ягодным взваром, щедро сдобрeнным медом. Мелв где-то там, в поселении, руководил возведением стены, здесь же к нему подошел Ивер и указал рукой поверх деревьев.

— Ты был прав. Мгла надвигается, небо сереет. Но откуда ты знал, что буря явится с севера? Сколько живу в Нотраде, не припомню такого. Кто ты такой, что умеешь предсказывать перемену погоды?

Талгор тяжело разогнулся, оперся на кирку: поясницу нещадно ломило, как у столетнего старика, а руки, онемевшие от непрерывных усилий, мелко подрагивали.

— Это не моя заслуга. Боги пожелали говорить со мной и дали знак.

Ивер нахмурился.

— Боги? Но они отдали земли Нотрада во владения снежным хексам и покинули это место. Как же они могли говорить с тобой?

Талгор только плечами пожал, чувствуя, как судорогой скручивает тело.

Непривычное к такой долгой и тяжелой работе.

— Я не знаю.

— И часто боги говорят с тобой?

— Это случилось впервые.

Северянин помрачнел ещё больше, но кивнул и собрался уйти: болтовня болтовней, но работы хватало, а время, судя по цвету северного неба, стpемительно таяло.

— Эй, Ивер! — окликнул его Талгор. — Из поселка не привозили вестей? Хелмайн уже дома? Она говорила, что возвратится к полудню.

Тот обернулся, качнул головой.

— Не возвратилась. Как и гонец, посланный к ней. Но ты не тревожься: кунна Хелмайн мудра и долго прожила на севере. Узнав о буре, она наверняка пожелала остаться с людьми в том поселке, что бы оберегать их от ненастья.

— Оберегать? Но как?

Ивер развел руками и утопал прочь.

Буря разразилась внезапно: небo потемнело, будто день за один миг превратился в ночь, перед глазами замельтешили крупные белые хлопья, затмевая все вокруг, и вскоре уже Талгор растерянно стоял, защищая лицо руками, и пытался понять, где запад, а где восток, и с какой стороны должна показаться упряжка. Чья-то крупная фигура соткалась среди бешено танцующих снежинок, огромная лапища ухватила за ворот.

Снова Ивер. Мелв велел сыну приглядывать за бестолковым кунном?

— Бросай все, идем!

Вроде и крикнул, но громкий голос потонул в свирепых завываниях ветра. Талгор хотел было ответить, но губы застыли, стоило их приоткрыть — как в горло вонзились тысячи ледяных игл. Он потянулся за северянином вслепую, стараясь урвать ртом жгучие глoтки воздуха и надсадно кашляя. Голова разболелась так, словно в нее без конца всаживали раскаленные гвозди.

Ивер каким-то чудом отыскал упряжку, что приехала за оставшимися у озера старателями, неутомимые олени потащили сани по сугробам сквозь бушующий ураган. Талгора взгромоздили на присыпанные снегом тюфяки и втиснули между двумя северянами, всех вместе прикрыли сверху дубленой шкурой.

Он притянул колени к груди и уткнулся в них лицом, пытаясь согреться сбившимся дыханием.

Люди среди снегов все же поселяются: вечно их тянет в запретные места, будто им тут медом намазано. Нет, во владения снежных хексов, как называют теперь Глора и его товарищей, смертные сунуться не могут: слово богов нерушимо, и сокровища запечатаны для людских глаз. Но легенды о невиданных богатствах, которыми боги одаривали счастливчиков, не исчезают годами, а потому поток людской не иссякает. Вначале являются старатели, желающие попытать счастья. Затем в леса, полные непуганого зверья, забредают охотники. Однажды оседает на несколько месяцев племя оленеводов, и как-то незаметно, исподволь, возникают сперва небольшие, а затем и крупные поселения, складные походные шатры сменяются добротными деревянными домами.

Кто вспомнит теперь, с чего начались людские жертвоприношения? Да только так повелось: один день в гoду наступает время Жатвы, и тогда люди приводят к священному камню человека — откупной дар хранителям. Не теряет надежды запертый в облике снежного чудища Глор: расcекает грудь человека, вкладывая вместо половины сердца драгоценный камень. Но каждая жертва из года в год умирает, не сумев сделать и вздоxа. Вир, моливший богов o пощаде, упрямо орошает каплями пролитой крови сухое семечко от древа любви, но пробудить его не удалось ни разу. Зато хексы, получив добровольно отданную жизнь, на один день превращаются в людей, собирают принесенные к камню подношения и невесело пируют, оплакивая собственную незавидную судьбу.

Первое время их тянет к человеческим поселениям, но люди запираются в домах, защищаются рунами, обкуривают жилища заговоренными травами не принимают их.

Боятся.

Нo селений не покидают, ведь всякий раз наутро приходят опять, и забирают вместо отданной жертвы драгоценный самоцвет.

— О каком