Бес в ребро – нож в сердце - Полина Рей

Последние слова она проговорила едва слышно, почти что шёпотом. Александр Борисович, услышав их, крякнул, Маша вскрикнула, а Эдик вперил в мать тяжёлый, полный негодования взгляд.

– Что ты сказала?! – процедил он, и Марине Дмитриевне стало не по себе.

У неё даже озноб по телу прошёл, когда почудилось, что сын может наброситься на неё с кулаками. Ну или в попытке придушить.

– Сам послушай… – ответила она тихо и, положив телефон перед Эдиком, включила запись.

На экране появилась чуть приоткрытая дверь в палату и послышались приглушённые голоса. И когда до слуха Марины донеслось то, с чем она сегодня уже имела дело, она прикрыла глаза. Даже сейчас, когда уже обо всём знала, это было ужасно и отвратительно.

А каково же сейчас Эдику и Маше?

Сын вперился в экран так, что Марина Дмитриевна даже удивилась тому, что тот ещё цел. Маша тоже не сводила с телефона глаз, хотя там смотреть было не на что. Только слушать.

– Я не верю в эту хрень! – выкрикнул, наконец, Эдик. – Что это вообще такое?

Она вздохнула очень спокойно, пояснила вновь, повторив то, что уже сказала:

– Это разговор Тоси и Тимофея. Я услышала его случайно. Именно Тим является папой Мити, Эдуард!

Она подалась к сыну и положила руку поверх его ледяной ладони. Он не отдёрнул пальцы, они просто закаменели. Эдик не верил, но это пока. Первая реакция, так сказать…

А вот Маша, похоже, всё осознала и приняла на веру сразу. Она тихо плакала, сидя в сторонке, и ничего не говорила.

– Это какая-то ошибка! – продолжил настаивать на своём Эдик. – Мы как-то не так понимаем сказанное, уверяю тебя. Может, у Тима просто такие вот отцовские чувства, – проговорил он, и это даже звучало странно, не говоря уже о большем.

Александр Борисович был суровым. Марина Дмитриевна крайне редко видела мужа в таком состоянии, но сейчас был именно тот случай, когда супруг, видимо, собирался проявить свои эмоции.

– Эдуард, я слышу об этом впервые, но посмотри на это со стороны! Она же чётко сказала, что отец этого ребёнка – Тимофей! И отправляет его к врачу не потому, что у него какие-то там чувства к ребёнку, а потому что он подходит кровно! Ну и ты сам себя услышь… У него отцовское тепло, говоришь? А он вещает, что этот недоносыш должен умереть, чтобы не стать никому обузой!

Чем больше убеждал его в этом Александр Борисович, тем острее становилось у Эдика желание вскочить и умчаться куда подальше. Ото всего этого прочь, туда, где не будет никого.

И там он сядет, послушает эту запись ещё раз, и сделает выводы. Уже сам. Без чьих-то интерпретаций.

– Пап… и что мне сейчас делать? У нас встреча с Тимофеем. Он же со мной из-за квартиры… – пролепетала Маша.

Он видел, что дочь очень тянется к Тосиному брату. Наверное, она даже успела в него влюбиться… И именно это понимание сейчас породило у Журавлёва зачатки такой злости, что он даже себя в этом состоянии не узнал.

– Ничего не делать, Маш, – процедил он. – Я буду разбираться… Но если это правда…

Он застыл, только сидел и смотрел прямо перед собой. Все остальные молча ждали.

– Пока возьми паузу в общении с ним. Соври, что ты приболела. Ну или пусть это ваше свидание случится, но не переходи границ, Маша…

Он вскинул взгляд и посмотрел на дочь, вложив в свой взор всё, что хотел ей сказать сверх этого. Она поняла, прочитала даже не озвученное. Всхлипнула вновь и кивнула.

Итак, он попался, как лох… Влюбился в деревенскую девчонку, ради которой был готов на всё… Предал жену, готов был даже её поколотить за то, что она лезла не в своё дело. А всё это время милая селяночка пользовалась его деньгами, а ещё готовилась стать обладательницей большого дома, но носила в животе вовсе не его сына!

– Спасибо за новости, мама, – без капли сарказма произнёс Эдик, поднимаясь из-за столика кафе, где они сидели. – Я подумаю, что с этим делать.

Он ненадолго замер, потому что в голову просились лишь те мысли, которые его попросту убивали. Журавлёв представлял, как идёт к Тосе, как выясняет всё окончательно, но только из её уст. И как они расходятся… Она просто забирает вещи из того дома, который, слава всем святым, ещё не успела захватить документально.

И на этом всё…

Нет у него больше никакого будущего. Ни жены, которую он мечтал повести к алтарю. Ни сына, которого так искренне ждал…

А Юля… Юля тоже больше ему не принадлежит. И ни к себе, ни к их будущему ребёнку даже на пушечный выстрел не подпустит. И будет права.

Что же он натворил?

– Эдик… Мне так жаль. Я просто в ужасе, – всхлипнула мама.

Теперь они вдвоём с Машей ревели в три ручья. Слушать это и наблюдать за данной картиной было выше его сил, поэтому он просто развернулся и ушёл, ни слова не говоря.

Это был крах всей его никчёмной жизни.

Прометавшись под окнами палаты Тоси, он понял, что ни черта не может уложить в голове. Это всё же была какая-то ошибка… Адская, жуткая, сводящая с ума, но всё же ошибка. И не могли Антонина и Тимофей трахаться… Они ведь брат и сестра, пусть и сводные, не имеющие кровного родства…

И что ему теперь делать, позвольте спросить? Подняться в палату к Тосе, рассказать всё, что он знает и… Что дальше?

Журавлёв хватался хоть за какую-то вероятность того, что он спит и видит кошмар. Но чем больше времени проходило, тем сильнее становилась уверенность в простой вещи: он попался, как самый распоследний идиот.

И то, что его мать узнала про Тосю и Тима, было своего рода чудом.

Всё же решившись, он поднялся в палату Антонины и, немного постояв за дверью, вошёл, предварительно постучав. Тося была совершенно убитой – он это понял по тому, с каким видом она его встретила.

А он же так сильно её любил… Настолько, что готов был на всё. Кроме прощения измены и тотальной лжи, разумеется.

Журавлёв стоял, не зная, что ему сказать. Он был уничтожен, раздавлен и развеян по ветру. Однако говорить ничего первому не пришлось. Тося села на постели и сказала чужим голосом, лишённым эмоций:

– Нам надо серьёзно поговорить, Эдик. Это будет касаться Мити.

И он