По регламенту – враги - Майя Фабер

Глава 24

Тенистая тишина дипломатического крыла поглотила его присутствие, как вода впитывает каплю чернил. Кел остался не среди шумных делегаций и не в парадных гостевых покоях, а в той особой комнате, что предназначалась для тех, чьи визиты требовали одновременно и почета, и абсолютной конфиденциальности — месте, где ковры глушили шаги, а тяжелые портьеры поглощали даже случайные вздохи.

Я металась по своей комнате, как пойманная в клетку птица, чувствуя, как тревога пульсирует в висках в такт тиканью настенных часов. Теплый воздух казался густым, наполненным невысказанными словами, а мягкий свет ламп лишь подчеркивал тени, которые тянулись по стенам, будто пытаясь удержать меня на месте. За окнами ночь медленно текла по линиям крыш. В здании царила тишина, нарушаемая лишь редкими шагами охраны на нижнем уровне.

Когда решимость наконец перевесила страх, я открыла дверь с той осторожностью, с какой разминируют бомбу. Босые ноги коснулись прохладного паркета, и я двинулась по коридору, где свет настенных светильников создавал островки золотистого сияния среди моря теней. Каждый мой шаг был столь аккуратным, будто я шла не по знакомому коридору резиденции, а по тонкому льду над бездной.

Его дверь оказалась незапертой — молчаливое приглашение, доверие, оставленное между строк.

Кел стоял боком ко мне у огромного окна, за которым мерцали редкие огни спящего вдали города, его силуэт четко вырисовывался на фоне ночного неба. Темная рубашка слегка морщилась на плечах, верхние пуговицы были расстегнуты, обнажая уголок ключицы. Волосы растрепаны, будто он не раз проводил по ним пальцами в беспокойстве. Руки, глубоко засунутые в карманы брюк, выдавали напряжение, хотя его поза оставалась безупречно прямой.

Он обернулся еще до того, как я сделала шаг внутрь, будто почувствовал присутствие.

— Мойра.

Мое имя на его губах прозвучало как признание, и в этом одном слове я услышала целую симфонию эмоций — удивление, надежду, тот особый страх, который возникает, когда получаешь то, о чем даже не смел мечтать.

Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как дрожь пробегает по спине, но мой голос не дрогнул:

— Я не могу больше ждать, пока другие решают за меня.

Кел шагнул вперед — ровно настолько, чтобы сократить расстояние между нами, но не настолько, чтобы лишить меня выбора. Его глаза, обычно такие непроницаемые, сейчас были открытой книгой, и я читала в них то же самое нетерпение, что пульсировало в моих венах.

— Пришла по делу, — добавила я, чувствуя, как учащается мое дыхание.

Уголки его губ дрогнули в едва уловимой усмешке.

— По делу?

— Личного характера…

Тишина, наступившая после этих слов, была настолько громкой, что казалось, будто весь мир затаил дыхание. Я видела, как карие глаза темнеют, как зрачки расширяются, как легкая дрожь пробегает по его рукам, прежде чем он сжимает кулаки, сдерживая порыв.

Я преодолела оставшееся между нами расстояние, а Кел остался неподвижен, лишь его дыхание стало глубже, когда мои пальцы коснулись его щеки. Поцелуй, когда наши губы наконец встретились, был не стремительным натиском, а медленным исследованием, словно мы оба пытались запечатлеть в памяти каждое ощущение. Его руки обвили мою талию, прижимая как можно ближе.

— До утра никто не узнает, — прошептала я, чувствуя, как дрожь в голосе выдает волнение.

Кел ответил беззвучным кивком, его руки скользнули вверх по моей спине, прижимая еще сильнее, будто он боялся, что я исчезну, как мираж. Его губы коснулись моего виска, и я почувствовала, как сбивается его обычно ровное дыхание.

— Тогда до утра ты — моя, — его голос звучал низко и хрипло, и в этих словах было не требование, а клятва.

Мои пальцы вцепились в его плечи, когда я прошептала в ответ:

— А ты — мой.

Ночь вокруг нас перестала существовать — остались только его руки, исследующие каждый изгиб моего тела, его губы, оставляющие следы на моей коже, его дыхание, смешивающееся с моим в едином ритме. Он касался меня с такой бережностью, будто я была хрустальной, и одновременно с такой страстью, будто это наш последний шанс.

Мы оказались здесь вместе не потому что была возможность — а потому что больше не могли жить иначе.

Глава 25

В комнате было тихо — неестественно и неправдоподобно. Я слышала, как бьется сердце Кела, ощущала каждый удар кончиками пальцев, словно между нами не было преград, и его сердце билось во мне, а мое — в нем. Это было так правильно, что щемило в груди.

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и тепло его тела окружало меня. Казалось, здесь единственное безопасное место в целом мире. Я осторожно проводила пальцами по его коже — чуть выше сердца, вдоль ключиц, потом ниже, запоминая каждую линию, каждый изгиб мышц, чтобы навсегда сохранить в памяти.

Эта ночь все изменила. Теперь каждое мое прикосновение, каждое движение несло особый смысл, заменяя слова, которые мы пока не решались произнести вслух. Они повисли между нами, невысказанные, но я знала, что Кел ждет, когда заговорю я.

— Она откажет, — наконец произнесла я, тихо, почти шепотом, не открывая глаз. Мне казалось, что стоит разлепить веки — и хрупкая иллюзия безопасности исчезнет навсегда. Голос звучал глухо, почти безжизненно, словно я уже заранее смирилась с горьким исходом.

Кел не ответил сразу. Его рука, до этого ласково скользившая по моему плечу, вдруг замерла, и я ощутила, как он напрягся, словно слова принесли с собой невыносимую боль. Но уже через мгновение его пальцы вновь коснулись моей кожи — медленнее, нежнее, будто он хотел продлить эти драгоценные мгновения, пока еще возможно.

— Не сразу, — продолжила я, чувствуя, как слова обжигают горло. — Она будет тянуть время. Говорить о необходимости все обдумать, взвесить, посоветоваться. Изображать сомнения и уважение к процедуре, чтобы не оскорбить твой род открытым отказом. Но в итоге… ее ответ будет «нет». Она уже решила. Возможно, еще до того, как ты появился.

Кел тихо выдохнул и крепче прижал меня к себе. Он не пытался утешить или переубедить, и молчание было красноречивее любых слов. Оно говорило мне, что я права — что он тоже это понимает, но готов встретить лицом к лицу.

— Знаю, — наконец тихо произнес он, и в его голосе звучала горечь смирившегося с неизбежным.

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза — глубокие, темные, отражавшие