Владыка забвения: Железная Воля - Елена Червоная

Глава 7 «Сатана»

Липкая и холодная тьма окутывала каждую клеточку кожи, пробираясь морозом и заставляя покрываться холодным потом. Темно было настолько, что нельзя было увидеть ровным счетом ничего — так же, как если бы пытаться разглядеть что-то с закрытыми глазами.

«Так холодно…» — одинокая фигура, свернувшаяся в позе эмбриона, отчетливо выделялась белым пятном в темноте. Пытаясь найти тепло, она сворачивалась все сильнее.

«Если это то, что ждет каждого после смерти, я был бы счастлив никогда не существовать.» — пальцы впились в угловатые плечи.

Боли не было. Радости не было. В этом непонятном пространстве нельзя было ничего ощутить: ни дуновения ветра, ни шелеста листьев, ни одинокой песни соловья в далеком лесу. Туда не проникал ни один луч Игниса и Фебуса. Вокруг стояла такая мертвая тишина, с которой не сравнилось бы даже поместье графов Гемоку. Тело вроде бы было, а вроде бы и нет. Полное отсутствие веса и силы притяжения, несмотря на то что взаимодействовать с самим собой и окружающим миром было возможно.

— Кто я? — Фигура села, бросая взгляд на белесые ладошки.

Словно болезненный удар по голове, в память ворвались последние мгновения жизни. Схватившись за место, где еще совсем недавно торчал кинжал, мальчик судорожно втянул в легкие липкую тьму, заменявшую воздух. Но что-то все еще горело в его маленькой груди, трепетало, будто цеплялось за последние искры существования. Сердце?

Нет.

Это была ненависть.

Она не появлялась мгновенно. Она копилась. Медленно, но верно, разрасталась из мелких обид, из тех слов, которые будто случайно ранят, из взгляда, в котором вместо тепла читается холод, из каждого несбывшегося обещания. Долгое время он просто не понимал этого.

Почему слова отца, вместо утешения, жгут? Почему руки, которые должны были обнимать, давят, как каменные тиски? Ненависть — это лишь искаженное лицо любви, мучительное и истерзанное печалями. Ее корни уходили в самую глубину естества, туда, где когда-то теплились вера и надежда.

От любви до ненависти всегда один шаг, но этот шаг оставляет глубокие раны.

Вместе с ненавистью внутри Нортона горело чувство вины. Вина за несдержанные обещания и за надежды, которые он так и не смог оправдать. Вина за каждую неудачную попытку стать ближе. Вина за то, что он оставил сестру одну, хотя клялся, что всегда будет рядом.

Вина.

Вина.

Вина.

Он до последнего любил отца. Любовь цеплялась за каждую мелочь: за редкие теплые слова, вызывающие внутри фейерверк отвращения и нежности, за воспоминания о тех днях, когда он казался почти добрым, за мимолетную похвалу, звучащую после истерзанного им же тела. Но все это рухнуло в один миг, когда собственная рука отца, без колебаний, вонзила кинжал прямо в его сердце.

«Разве я не старался быть лучше?»

Ненависть.

Любовь.

Вина.

«Почему папа не любит меня?»

Горечь.

«Чем я заслужил это? Я ведь так старался…»

Гнев.

Внутри Нортона что-то рвалось. Теплое, мягкое, живое — медленно становилось мертвым. Оставалась лишь пустота. Болезненные фейерверки эмоций вдруг утихли, растворились, и внутрь, словно в сосуд, начала наливаться ненависть. Она текла, заполняя его до краев, переливаясь через них и растекаясь вокруг. Казалось, что он готов затопить ею весь мир.

Перед глазами всплыла Марианна — ее лицо, перекошенное слезами, глаза, полные боли, которую он знал слишком хорошо. Они всегда чувствовали друг друга. Почему-то Нортон был уверен, что она плачет и сейчас. Наверное, она сидит в своей комнате, сжав колени, как делала каждый раз, когда начиналась гроза. Плечи Мари подрагивают от беззвучных рыданий, руки судорожно стискивают какую-то мелочь, что напоминало о нем.

Он не мог ее бросить.

«Мари! Она меня ждет!»

Мальчик бросился бежать, слезы хлынули по щекам, с губ сорвался отчаянный крик. Он несся, как загнанный зверь, судорожно перебирая ногами, пытаясь вырваться из этой вязкой, липкой тьмы. Казалось, она хватала его за лодыжки, тянула вниз, словно черный кисель, но Норт не останавливался.

— Отпустите меня! — Завопил он. — Пожалуйста! Я не хочу умирать!

С каждым шагом мир вокруг становился все более зыбким, все более чужим. Ему казалось, что он не продвинулся ни на дюйм, что эта чернота лишь играет с ним, издевается. Грудь сжала тяжесть, и в какой-то момент ноги просто перестали слушаться. Он упал на колени.

Раньше Нортон часто думал о смерти. Ему казалось, что это станет избавлением — финалом всех мук, концом вечного чувства, что он лишний. Представлял, как все станет проще, если его не будет, как все вокруг, возможно, даже почувствуют облегчение. Но когда смерть окутала его своей холодной пеленой, он внезапно понял, что хочет вернуться назад.

— Я умер… — Осознание оглушило его, словно тяжелый удар по голове. В ушах зазвенело.

Нортон лег в пустоту, раскинув руки и ноги. Слезы не прекращались, а только усиливались, сжигая его изнутри. Он сожалел о сестре, о том, что так и не обнял ее, не сказал напоследок, как сильно ее любит. Мысленно обнимал свою мать, что не смог сделать при жизни. Печалился, что так и не успел вдоволь поиграть в догонялки с Винсентом. Вспоминал учителя Лоренса, с которым так и не отправился в город, не успев разделить с ним столько важных моментов.

— Наконец-то я тебя нашел, — низкий мужской голос с бархатными нотками заставил мальчика вздрогнуть.

Вытаращив красно-желтые глаза, Нортон пытался разглядеть хоть что-то в темноте. И вот, как из мрака, словно рожденный им, отделился силуэт. Это был очень высокий мужчина с крупными, изогнутыми рогами, которые нависали над его лбом.

— Кто вы? — Мальчик напрягся, заставляя себя подняться на ноги. Этот человек, а точнее дьявол, был ему незнаком.

Четыре янтарных глаза с белками черного цвета и узкими, как у кошки, зрачками удивленно распахнулись, а затем прищурились. Незнакомец тихо засмеялся своим мягким голосом. Смех не был насмешливым или злорадным; скорее, он напоминал доброго дядюшку, когда Нортон терпел поражение на тренировках, или мягкую улыбку учителя, когда ученик не мог усвоить материал. Но что-то внутри неприятно сжалось.

— Неужели на поверхности и вправду позабыли мой лик? — Мужчина подошел ближе. Перед глазами мальчика прояснилось его суровое лицо и статная одежда с мехами.

Это был демон средних лет, если бы возраст можно было определить по человеческим меркам. Длинные черные волосы были заплетены в сложную прическу: золотые украшения нанизаны на высокий хвост, напоминающий связку колбас. Несколько более коротких прядей выбивались на лицо